Сын эрзянский. Книга вторая
Шрифт:
— Вот вы какой! — сказала она. — Мне Силыч давно про вас говорил. Ну, показывайте нам с Катюшей ваши картины. Где они? Вот эти? — И она сама перевернула лицевой стороной две рамы, стоявшие у стены сарая.
Это был портрет Веры.
— Мило, — сказала Александра Карповна, поглядев на портрет и невольно щурясь. — Правда, Катюша?.. Мне нравится. Это в новой французской манере, о которой сейчас столько пишут?
Степан пожал плечами.
— А тут что? — Она повернула второе полотно и отступила, чтобы получше рассмотреть. — Боже, откуда это? Как?.. Катя, ты видишь?
— Вижу, — сказала Екатерина Николаевна, подавшись вперед. — По-моему, это
— Нет, правда?..
Степан рассказал, когда он видел «алатырскую амазонку» и что нарисовал по памяти, так что за сходство не ручается.
— Вы меня удивили, — сказала Александра Карповна, и живые глаза ее заблестели.
Но Екатерина Николаевна заявила, что их ждут и надо идти на репетицию.
— Не уходите без меня, подождите, я скоро,— шепнула Александра Карповна и быстрыми, мелкими шагами поспешила за своей сердитой подругой.
Степан смотрел ей вслед, пока она не скрылась в дверях. Ему показалось, что она обернулась на миг и посмотрела на него.
Писать декорации ему уже не хотелось. Он сел на порог сарая, где стояли готовые листы, расписанные клеевой краской на тему «Ночь. Сад. Фонтан», и смотрел на окна Коммерческого клуба, уже потемневшие по-вечернему. Над крышей клуба, над крышами соседних домов и за прозрачными деревьями голубело высокое весеннее небо, все охваченное уже низким ясным солнцем. А здесь, во дворе, пели со сладкой надсадой скворцы на тополях, и песня их была такая страстная и нежная, что у Степана перехватывало дыхание от восторга.
Он не заметил, как возле сарая появилась Александра Карповна. Должно быть, она спешила, грудь ее подымалась от частого дыхания и на щеках выступил румянец.
— Ну вот, — сказала она, — запирайте вашу мастерскую и проводите меня. — Она бросила взгляд на картину. — А ее я покупаю у вас. Пойдемте...
Степан запер сарай, взял «Алатырскую амазонку», как он ее про себя называл, и они отправились. На улице на них оглядывались прохожие, Степан даже спиной чувствовал эти взгляды, но Александра Карповна точно и не видела ничего и опять говорила, как удивил ее Степан этой картиной, и просила снова рассказать про тот осенний день — она не помнила его вовсе. И когда Степан рассказывал, она тихо улыбалась, склонив голову набок, и видно было, что это ей приятно.
Они остановились возле дома с высокими окнами, с широкой каменной лестницей.
— Я здесь живу, — сказала она. — Пойдемте. — И взяла Степана за руку.
Александра Карповна провела его в большую красивую комнату и, сказав, что сейчас придет, оставила его одного. Степан огляделся. Все поразило его здесь: и мягкие ковры, и широкие кресла, и резной письменный стол на коротких, в виде звериных лап, ножках, большая картина в золотой раме, на которой были нарисованы горой яблоки, виноград, бутылки с вином, а на краю стола, мордой вниз, висел убитый заяц. «Натюрморт», — вспомнил Степан слово, которое иногда говорил Ковалинский про подобные картины.
А в простенке Степан увидел вдруг «Параскеву», ту самую «Параскеву Пятницу», которую дописывал у Колонина. Да, это была она, и Степан не удержался — потрогал доску. Мафорий, который он писал, был по-прежнему свежо-багрян, а тонкий строгий лик Параскевы живо напомнил ему и тот флигель с верандой, где она тогда стояла, и Колонина, и Елену Николаевну... Внезапно медный густой и грозный гул раздался в углу, и Степан вздрогнул, отпрянув от «Параскевы». Но это были высокие часы, пробившие четверть, — важно и лениво качался огромный, отливающий золотом, маятник.
Вошла Александра
— Картину повесь вот сюда, Сидор! — сказала Александра Карповна, показывая на ковер над диваном.
— Вещь портить, — проворчал Сидор, косясь на Степана. — Може, лучше сюды? — Он ткнул молотком на пустую стенку возле дверей.
— Как ты мне надоел. Делай, что говорю! Пойдемте, — сказала она Степану.
Они вышли в сад, уже потемневший, по-ночному таинственный под ясным и как бы остекленевшим небом, и в тишине слышно было, как в доме застучали молотком.
Александра Карповна молча шла по дорожке. Степан тоже молчал, не зная, что говорить и хочет ли она, чтобы он говорил.
Может быть, ему лучше уйти? И Александра Карповна, словно угадав это его намеренье, сказала:
— Побудьте со мной, не уходите. Расскажите о себе. Кто вы? Откуда? Силыч мне говорил, что вы очень интересно рассказываете.
— Я видел у вас икону — «Параскева Пятница»... Это я ее писал...
— Да, вот как?! Солодову она очень нравится...
— Я помню, это было лет пять назад. Был иконописец Колонин, я у него работал...
— Меня тогда тут не было, — грустно сказала она. — Я здесь недавно, года два.
Они сели в беседке. Александра Карповна закутала в платок плечи.
— А раньше... раньше я работала в цирке. Знаете, что такое цирк? Бывали? Нет? Ну, не велика потеря, еще побываете. Так вот, в цирке, наездницей — але, гоп! На лошадях ездила!.. — Она тихо, грустно рассмеялась. — Вы удивлены?
— Нет, — сказал Степан. — В жизни всякое может быть.
— Теперь я иногда раскаиваюсь, что ушла из цирка, но, право, надоела эта цыганская бродячая жизнь, страх за завтрашний день, захотелось покоя, тишины, своего дома... Теперь вот все это есть — и дом, и тишина, да что из того? — скучно, одиноко, интересных товарищей нет... А эти спектакли — так, забава от безделья, никто ничего серьезно не знает и знать не желает. Пушкин или Золотушкин — это все одинаково, был бы только повод посуетиться, посудачить, побыть на виду. Кто поумней, тот ленив и способен только зубоскалить, как Силыч, а кто глуп, тот тщеславен и суетлив, как наш Александр Петрович. Катя Серебрякова, подруга моя, обидчива как ребенок. Что делать? И никто ничего не читает, ничем не интересуется, кроме сплетен. Вот я иногда и смущаю алатырцев — катаюсь на лошади — але, гоп... Но все это скучно, как старые платья... Впрочем, я все о себе да о себе, вам, должно быть, неинтересно. Расскажите, чем вы занимаетесь?
— Ничем особенным, — сказал Степан. — Вот пишу декорации для вашего спектакля...
— Знаете, я давно мечтаю научиться рисовать. Скажите, это трудно?
Степан пожал плечами. Он никогда над этим не думал.
— Я завидую вам, — сказала Александра Карповна. — Всего, что вы можете добиться в жизни, вы добьетесь своим трудом, своим талантом, а это такое счастье!.. Только не разменяйте его на мелочи, не обольщайтесь случайными утехами. Да, поверьте мне! Я много повидала в жизни артистов и художников самого разного пошиба, и при всем внешнем блеске и уродстве их жизни в основном это люди жалкие, ничтожные, презираемые своими же товарищами, они покорно мирятся с унижениями, потому что за душой у них пусто, они не знают жизни, не умеют трудиться, а целыми сворами окружают одного по-настоящему талантливого артиста, питаются объедками с его стола, копируют его жесты, подхватывают слова, мысли. Но разве они счастливы?..