Сын эрзянский. Книга вторая
Шрифт:
И когда он увидел Степана, на его лице не выразилось ни удивления, ни напряженного узнавания, а потом, как это водится, показного восторга. Нет, Силыч только весело воскликнул:
— О! Ты-то мне и нужен! — как будто они расстались вчера.
И у Степана не хватило духу вспоминать об осени и укорять Силыча за то, что он забыл о свидании, которое сам назначил. Впрочем, это и не трудно оказалось — забыть, простить: Силыч казался весел и простодушен, как ребенок, он радовался весне, опять расстегнул пуговицы
А дело, по какому Степан был нужен ему, оказалось следующим: «алатырское высшее общество», как выразился Силыч, готовится к торжественному празднованию Пушкинского юбилея.
— Ну, будут всякие лекции и чтения, это само собой, как-никак, а Пушкинский век русской культуры, батенька. Ну-с, а наше дело такое. Алатырские дамы задумали удивить общество спектаклем. Так вот, к этому спектаклю нужны декорации, и все с ног сбились в поисках художника, который бы их по-божески написал. И я, представь, только что о тебе подумал, а ты тут как тут! Ну, молодчина! Пойдем сейчас же к Александру Петровичу!..
Александр Петрович, словесник здешней гимназии, оказался постановщиком этого самого спектакля и энергично распоряжался всеми юбилейными торжествами.
Когда Силыч представил ему «художника Нефедова», Александр Петрович с каким-то ревнивым недоверием окинул Степана с ног до головы, потеребил быстрыми нервными пальцами бородку и, наморща лоб, сказал, что такого художника он не знает.
— Вы, простите, не из этих, не из богомазов наших?
— Нет, — сказал Степан. — Я работал в Казани...
И опять выручил Силыч. Он уверил Александра Петровича, что видел рисунки Степана, что это «истинный талант».
— Ну хорошо, хорошо, — сказал Александр Петрович, — верю вам, Епифан Силыч, но прошу понять все значение события. Вы представляете, что такое Пушкин для России? — спросил он с пафосом, оборотясь к Степану, точно собирался экзаменовать нерадивого ученика.
— Как же, как же, Александр Петрович! — воскликнул Силыч с самым серьезным видом. — Пушкин — это солнце России!
Должно быть, Александр Петрович остался доволен таким ответом и велел через недельку показать эскизы декораций к «Русалке» и к сцене у фонтана из «Бориса Годунова». Он не сомневался, что эти сочинения великого поэта известны Степану.
Силыч выручил Степана и на этот раз — они сразу же пошли в библиотеку «Алатырского общества трезвости», Силыч спросил «Сочинения Александра Сергеевича Пушкина, том третий», а когда опять вышли на улицу, он отдал Степану книгу.
— Вот тут почитай, и тебе все станет ясно.
Прощаясь у телеграфной конторы, Силыч спросил, бывал ли Стефан в театре.
Нет, в театре Степан не бывал.
Силыч озадачился. В первый раз он сделался серьезным. Помолчав, он сказал:
— Ну, вот что. Приходи-ка завтра
Весь вечер, а потом и целый день, до самого часу, когда надо было идти на репетицию, Степан читал «Бориса Годунова» и «Русалку», откладывал книгу, брал лист бумаги и карандаши...
Вот и фонтан; она сюда придет.
Я, кажется, рожден не боязливым...
Он рисовал фонтан, какой видел в Казани в парке «Русская Швейцария» — струйка воды из каменной пасти льва, деревья, но, пораженный несоответствием рисунка своего и той картиной, какая виделась ему при чтении, с отчаяньем бросал карандаш и читал «Русалку»:
Берег Днепра. Мельница.
Мельник.
Ох, то-то все вы, девки молодые,
Все глупы вы. Уж если подвернулся
К вам человек завидный, не простой,
Так должно вам его себе упрочить...
Но странно, слова уводили его в какой-то иной мир, в иные картины, и он вовсе не знал, что нужно нарисовать, что от него требуют.
Берег Днепра. Мельница...
Он вспомнил старую мельницу в Баеве — навозная плотина, колесо, рубленый дом, где что-то страшно гремело и несло мучной пылью... Если нарисовать это?..
Окончательно расстроенный и подавленный, он поплелся к семи часам в Коммерческий клуб, чтобы сказать Силычу, что ничего рисовать он не будет, ничего у него не получается.
Степан никогда еще не бывал в таких богатых помещениях, но теперь он словно бы и не замечал ничего — ни блестящих скользких полов, ни зеркал по стенам, ни красных, обитых бархатом, диванов и громадных кресел, ни картин...
А репетиция уже началась, как мог понять Степан: далеко за рядами мягких стульев на высокой сцене сидели женщины и мужчины, они все разом говорили, а между ними бегал Александр Петрович, что-то вскрикивал, поднимал руки, требовал тишины, а когда люди на минуту смолкали, принимался быстро, крикливым голосом читать по книге:
Как хорошо! Вот сладкий плод ученья!
Как с облаков ты можешь обозреть
Все царство вдруг: границы, грады, реки.
Учись, мой сын: наука сокращает
Нам опыты быстротекущей жизни...
— Ничего царского у вас нет! — решительно перебивала Александра Петровича та самая женщина, в которой Степан узнал «алатырскую амазонку».
— Это же Пушкин! — с отчаяньем в голосе восклицал Александр Петрович.— Вы представляете, что такое Пушкин для России?!