Сын идет на медаль
Шрифт:
— А при том, что название у него такое — аттестат зре-ло-сти; ты знаешь, что такое зрелость? А ты на себя погляди — какая в тебе зрелость? Какой в тебе характер? Халтурщик ты и больше никто! А ещё пробу ему! Разряд ему!
— Не надо мне пробы! — всхлипнул Женя. — Всё равно я расчёт возьму. Уйду я от вас!
— А это пожалуйста. Задерживать не будем. Только не думай, что ты такой в другом месте больно нужен!
— И не надо! Я в техникум пойду!
— Иди-иди. Если возьмут!
Осенним
— Таня!
Да, это была Таня. Она повзрослела, переменила причёску, но улыбка осталась прежняя. Они долго трясли друг другу руки. Потом Таня, деловито взглянув на часы, сказала:
— Женечка, у меня времени только-только, чтоб не опоздать, в обрез!
— Я провожу тебя, — быстро сказал Женя. — Далеко?
— В институт.
— А-а-а…
— А ты не торопишься?
— Нет, я так… прогуливаюсь. Я не спешу. Пойдём.
— Ну, как живёшь? — спросила Таня. Рассказывай подробно. Подумать только — год не видались. Я многих наших встречала. Слышала, что ты поступил на завод, как хотел. Доволен?
— Ну, а ты как? — ответил Женя вопросом на вопрос. — Зубришь? Дерёшься за отметки? На экзаменах трясёшься?
Это прозвучало злее, чем Жене хотелось, и, чтобы смягчить действие своих слов, он взял Таню под руку.
— Нет, Женя. Ведь я не попала в институт.
— Как? Но ты ведь сама сказала…
— Я работаю там. Лаборанткой. У меня очень хороший руководитель. Я уже столько узнала, Женечка! Через год у меня будет стаж по специальности, — тогда снова буду держать экзамены. Словом, лет через шесть — семь можешь приходить ко мне лечиться! А знаешь, как мне пригодилась школьная химия! Ну, а ты как?
— А я не так.
— Как не так?
— А мне ничего не пригодилось, — отрезал Женя и умолк. Он заметно помрачнел, пока Таня говорила.
— Хвастаться нечем, — сказал он наконец. — С завода я ушёл. Мастер такой был… гм… строгий. Словом, ничего не получилось. Сперва в другой цех перешёл, — там работа оказалась неинтересная… Потом и вовсе уволился.
— А сейчас где же ты?
— Нигде. Пока. Лето зря проболтался — пробовал в техникум поступить. На диктовке провалился — тебя рядом не было… — Тут Женя невесело усмехнулся. — Ух и ошибок насыпал! Десять штук. Я что-то писать разучился. Правда, никогда особенно и не умел…
— Женя! — Таня схватила его за руку; в глазах её появилось прежнее, школьное выражение. — Почему ты не пришёл ко мне? Я бы тебе помогла! Подиктовала бы тебе диктовки!
Женя усмехнулся. Он тут ходит, думает — как жить дальше.
— Ты продиктовала бы мне, что делать дальше. Вот это была бы диктовка! А то биография моя что-то приостановилась.
И, уловив растерянность в Таниных голубых глазах, коротко засмеялся, тронул её руку.
— Шучу. Беги, — опоздаешь. Теперь долго не увидимся.
— Ты уезжаешь?
Женя промолчал.
— И далеко?
— Да уж подальше…
— Женя! — Таня хотела ещё что-то сказать, но удержалась. Она смотрела на Женьку не то с грустью, не то с осуждением. Женя поёжился, — он не любил, когда его рассматривали.
— Беги, беги! — повторил он. — Желаю успеха!
Таня торопливо взбежала по ступенькам. Женя проводил её взглядом, заложив руки в карманы. Ему-то спешить некуда. Пожалуйста — хоть весь день броди по городу, изучай архитектуру.
Нет. В этом городе ему удачи не будет. Надо уехать — подальше от родных, друзей и знакомых. В Сибирь, что ли, податься?
Он представил себе поезд, мчащийся в тайге. Представил себе залитый солнцем, весь в строительных лесах, новый город. Там нужны люди. Там ждут его — Женьку! И главное — там никто не знает о кляксах в его биографии. И там он себя покажет. Начнёт по-настоящему. С новой страницы!
В соснах
Уже около недели была Маша в доме отдыха. Сначала ей всё здесь нравилось, а потом настроение стало портиться.
Месяц назад ей казалось, что для полного счастья нужно одно — аттестат. (И чтобы в нём была пятёрка по математике…)
Теперь у неё был аттестат и была пятёрка по математике, — а счастья не было. То есть, оно было, но очень быстро прошло, оставив вместо себя какую-то пустоту в душе.
Дни здесь были длинными, длиннее, чем в городе. Их можно было заполнить шумным весельем — катанием на лодках, волейболом, танцами под открытым небом, — так делали многие.
Их можно было заполнить тишиной мягкого северного лета — так делала Маша. Она бродила по лесу вдоль берега или уединялась в своём любимом месте под соснами и часами сидела, бросая камешки в воду или просто обняв руками колени, и размышляла, и вспоминала.
Здесь, в соснах, Маша до конца поняла то, что в городе лишь смутно чувствовала: что-то кончилось. Ушёл большой кусок жизни. Ей было жаль его. Её воспоминания об этом ушедшем времени были ещё явственны, свежи, но это были уже воспоминания.