Сын Моржа и Куницы
Шрифт:
Вышла Веда и молвила:
— Уходим мы. От предков наших хранился у нас дар божий, бога древнего да забытого, из лесов далёких и южных. Каплей Жара прозывается камень сей, и поможет камень найти нам новый дом. Далеко, незнамо где, в мире ином.
А особо сказала Даниле:
— Любила Ольга тебя, потому дарю тебе половину камня. Помни её.
Взял Данила горячий камень, крепко сжал в кулаке. Помолчал и спросил:
— Дорогой дальней уходите, опасной. Звери дикие и люди недобрые встретятся вам. А у вас сёстры да дети
— Правду говоришь, Данила. Но больше нет Бранковичам места на этой земле. Уйдём.
Обернулся Данила ко Гдовичам, позвал брата старшего после себя. Отдал камень.
— Береги пуще сердца. Память об ошибке нашей будет.
И спросил у Веды:
— Примешь ли мужем меня, Веда? Или пойду простым ратником с вами, от зверей да людей охранить.
Хоть и холодна к нему Веда была, давно сердце отдано иному Гдовичу, но в землю стылую тот сегодня лёг, вот и ответила:
— Приму, Данила, но сердце вещует, что умру молодой.
Взяла Веда Данилу за руку крепко и поклялась пред Живой быть честной женой, сколько бы ни вышло жизни супружеской. Так и ушли вдвоём, в огненный круг над обрывом. Да с ними сестёр пятеро, да малых детей числом одиннадцать. И двое братьев из Гдовичей, самых младших, но крепких телом и в копейном бою изрядных.»
Страницы вырванные из тома X«Проклятiя Великыя и Неизбываемыя»из Самотайной Малой Вивлиофикимонастыря Живы Семиждывеличайшей.
(Конверт с бумагами найден на телемастер-охотника Гильдии Серых Путей,Коложана Чурайского, убитогопроклятьем Тьмы Препрохладной.
Дописано позже:Гильдия заказ отрицает.)
ЭПИЛОГ
Дело слушалось в зале на первом этаже башни.
Это где араукарии в трубах и на потолке, и большая чёрная панель на стене.
Три стола сдвинули буквой «Т».
Вдоль ножки буквы на жестких стульях сидели участники комиссии, как их мысленно называл Егор: Балашов, Паук, Сова, Путята и Куней. Ну и сам Егор притулился там же, отчаянно зевающий и мечтающий о горячем душе и зубной щётке.
Данакта Мелентьевича, разумеется, звать не стали — к чему беспокоить уважаемого Старшего-на-Серебре и Малахите? Он же не может быть виновен. Разумеется. Да и занят важным проектом, касающимся золота. Нельзя отвлекать алхимика от золота!
Об этом со всей очевидностью донёс до окружающих референт регента Буров.
Он как раз и уселся во главе стола, недовольный всеми и каждым, с непременной папкой, галстуком, штиблетами, свежей рубашкой и отглаженным костюмом. И сейчас завершал обвинительную речь:
— …разумеется, эту постыдную историю я не стал доносить до уважаемого Ярослава Зайгаровича! Но мы не должны больше допускать подобного! Это же надо, потерять подопечного на всю ночь! А разорение лаборатории?! Как мы скажем Знающему Данакту Мелентьевичу, что молодой гость использовать его драгоценные
Егор покраснел и отвёл взгляд в сторону.
Но стыдился не сильно. Зато ни один угол лаборатории не пострадал. Он же не щенок — углы метить. Да и реторта одна была, не стоило референту преувеличивать.
И потому уточнил:
— Одна. Одна реторта-то.
— Это ещё требуется проверить, — возразил Буров и что-то записал на листе в папке. — Проверить, да. И, разумеется, такое более недопустимо! Вообще недопустимо!
Из-за стола поднялся Балашов.
Был он весь помятый, потерявший свою мужскую харизму, с красными глазами и тенями под ними. Даже щетина на щеках темнела. Похоже, и не спал сегодня. Хоть Егор и подозревал, совсем не только из-за поиска потерявшегося гостя. Вчера Егор заметил, как придавили начальника охраны слова Василисы Марковны насчёт девицы.
Балашов потряс каким-то листочком и сказал:
— Так, у нас согласованный график.
Схватил Егора за руку и едва не волоком вытащил во внутренний двор.
Посмотрев на небо, решил:
— Сейчас почти семь, попрошу тебя накормить, а потом — к Михайловичу.
— Я есть не хочу, — сказал Егор. — Не голоден.
И в ответ на невысказанный вопрос, признался:
— Банки там нашёл. С сахарозой. На них наклейки ХЧ и ЧДА. Это значит химически чистый и чистый для анализа, мы в школе проходили. Вот я и подумал, что ничего страшного не случится, если немного съем. Сахар-то чистый, не отравлюсь. А есть очень хотелось!
— Химерически чистый и чистый для алхимии, — машинально поправил Балашов и взъерошил свою и так растрёпанную причёску. — Много съел?
— Не, пару ложек. Больших… с половник.
— Больше ничего?
— Что я, не понимаю? Там много всяких бутыльков стояло. Но это ж не еда.
— Ты, главное, Живе молись, чтобы Данакт Мелентьевич не узнал.
— Он ругать не будет, — со всей убеждённостью ответил Егор. Убеждённости, правда, не хватало. — Я ему хорошую иде… — он умолк. И продолжил: — Не будет ругать.
— Ладно, тогда пошли.
И Балашов двинулся к лестнице.
Спустились в цоколь, дошли до каморки механика и оружейника. Там Балашов долго барабанил в дверь, пока не открыл зевающий полугном, одетый в белые кальсоны до колен, рубашку-парашют и шахтёрскую каску.
— Михайлович где?
— Михалыч-то… Так он до жены, Ольговны, пошёл, — прогудел гном. — Ольговна-то вчера в ночи приехала с какой-то рассадой особенной.
Балашов покривился и пощёлкал пальцами.
— Чего ему тут делать-то? — продолжил Гыгыс и поправил каску. — Это когда Ольговна по стране катается за очередной какой растенией, он холостует и мы тут вечеряем, разговоры точим, да в мастерской иногда чего маракуем и ладим. А как Ольговна возвернётся, так он к ней — шорк! и под тёплый бочок.