Сын на отца
Шрифт:
Такой же статус по жизни приобретают учителя со священниками, кои важными для блага державы людьми именуются, и об их трудах попечение должно быть. Но вот льгот таких, как служивые, не имеют — хотя от подушной подати облегчение им выходит пожизненное, но отработать должны до старости, пока сил не станет — но надел земли для обеспечения получать, да и само общество содержать их обязано.
«Почетными подданными» записываются и купечество с заводчиками, и посадские люди с лавками и торговлишкой, все, кто не подушной податью обложен, а подати платят сообразно доходам. А еще те, кто образование
В статских чинах такие же условия для продвижения по службе, но вот сроки в полтора раза дольше — но ведь им и не приходится рисковать жизнью на поле боя, и тягот таких как служивые не несут…
— Плохо, мин херц! Побили фуражиров поручика Ожегова без всякой жалости под Торопцом. И в других местах нападают, в числе большом из лесов выходят, лютуют!
— Команды отправляй, деревни жги, где сии вылазки происходят. С мужиками строгости нужны, чтоб другим неповадно было воле моей перечить! Огнем скверну выжигать нужно! У смердов колья и вилы — отправляй воинские части, Данилыч, по местам и пусть порядок наводят!
— Если бы одно мужичье было, государь! Ромодановский, собака худая, по указу Алешки драгун шлет в места разные, до полуроты в командах сих. Они манифестами воровскими крестьян на бунт и поднимают. На полки мои нападают, служивых на бунт подбивают, и не без пользы для воровства. А также усадьбы жгут тех помещиков, что тебе, великий государь, верны остались. У дворянства кругом голова пошла от забав сих — сами друг супротив друга сцепились, словно ляхи какие!
Петр заскрипел от ярости зубами, пальцы разорвали манифест в клочки. Всего две губернии остались за ним в полной верности — Ингерманландская и Рижская, и то там выступления проходят, особенно в ливонских дистриктах — там жители прихода шведов ожидали.
Петька Толстой, падаль, непонятно куда удрал и спрятался, вместе с детьми Алешки — теперь ловят этого бегуна везде, бумаги с описанием примет разосланы. Видимо, в заговоре состоял тоже, а он его на пост главы Тайной канцелярии поставил. Глаза «замазал» верной службой ему, «сестрицы» Соньки выкормыш, подсыл, вор и изменник!
В остальных губерниях непонятно что происходит — Московская и Нижегородская точно за царевича — там власть его прочная. В Архангелогородской губернатор спрятался али убили его — воеводы уездный друг с другом воевать принялись. А помощь верным ему начальникам отослать трудно, все силы под Тверь стянуты.
Казанская и Астраханская губернии, судя по слухам, сторону царевича принимают, инородцы стекаться принялись — как степи с дорогами просохнут, то полки нагрянут в силе тяжкой. Про Сибирь говорить не приходится — до Урала известия о бунте еще вряд ли дошли.
А вот Киевская и Азовская губернии к бунту примкнуть могут, зело много там недовольных, Петр это хорошо знал. И о том, как поведут себя казаки, хоть малоросские, али донские, сомнений не имелось — те еще тати, усмиренные, но злобу затаившие.
— Каковы наши силы, Данилыч?!
— Стянуто девять драгунских полков, еще четыре на подходе. Да семь пехотных, и с ними гренадерский и пять гарнизонных
— Отправь приказ полковникам строгий — пусть поспешают, а то проволочки за измену считать буду! Все — время терять нельзя — идем на Москву! И объяви войскам — город считать неприятельским — дам три дня на поток и разграбление! Поспешать нужно — иначе бунт повсеместным станет!
Глава 3
Алексею было до жути страшно, он полностью осознавал, что сейчас в России началась самая натуральная гражданская война, грянула во всей красе «вторая Смута».
Большая часть столбового дворянства, особенно родовитого московского, приняла его сторону практически без колебаний. Как и церковь, за исключением всего одной губернии, где бунты удалось подавить в зародыше, так как Санкт-Петербург с окрестностями был наводнен верными «папеньке» войсками. А в Рижской губернии, понятное дело, батюшки только полковыми были, а чухонцам да местным немцам наплевать, по большому счету, как русские сами с собой разодрались. О том ему бывший губернатор рассказал, князь Петр Алексеевич Голицын, которому под начало седьмого десятка возраст накатывал. А сменил его князь Аникита Репнин — а этот любых посланцев из Москвы арестовать прикажет и на дыбу подвесит…
— Государь, не думаю, что нам следует принимать генеральную баталию, мы уступаем в силах… самозванцу, — последнее слово далось Борису Петровичу с видимым трудом — царя Петра после успеха московского восстания именовали именно так.
— Нам следует избрать оборонительные планы, пока не будет стянуто достаточное число пехоты — к концу мая прибудет не меньше тридцати полевых и гарнизонных батальонов из южных губерний, а также из Казани. Тогда и выступим всеми силами на Тверь, а потом на Новгород. Пока же следует встретить войска самозванца на дальних подступах, занимая все удобные для обороны городки и монастыри и закрепляя за собой землю. Саму столицу укрепить с тщанием, благо возведенные десять лет назад укрепления хоть и стали ветхими, но их можно подновить, как сойдет снег.
— Господа, я вас всех выслушал, Борис Петрович выразил ваше общее мнение, ну что ж — тогда быть по сему!
Алексей подвел итог военного совета — на нем решено было отбиваться, и лишь к лету перейти к действиям наступательным. Сам участия в обсуждении планов кампании не принимал. Избрал выжидательную позицию — в полном отсутствии у себя полководческих дарований Алексей не сомневался. Да и что он мог предложить маститым генералам, не зная как тут воюют. Да и глупцом выглядеть не хотелось.
Единственное его предложение было принято на четвертый день мятежа — гарнизонных драгун распределили командами до роты численностью, и отправили отрядами к Смоленску и Твери поднимать дворянское и народное ополчение, то есть начинать партизанскую войну в неприятельских тылах. А вот в эффективности данной меры даже он засомневался — наличие снежного покрова затрудняет такие «летучие» действия, а для широкого партизанского движения нужно лето, когда все леса в сплошную «зеленку» не превратятся.