Сын на отца
Шрифт:
За этим делом, как недавно выяснилось, шведский король Карл стоит, и как мятеж начнется, то шведы высадят сикурс и снова начнут войну на континенте, обретя там союзника…
— Да, серьезные дела заварились, барон…
Корабль качнуло — зимняя Балтика не самое удачное время для плаваний. Карл выделил им шняву с провожатыми, в Мекленбурге должны ждать австрийцы, чтобы сопроводить его в Вену. Только ехать к цезарю равносильно самоубийству — тот настоящего царевича знает, беседы с ним вел. Так что нужно придумать австрийцам убедительное объяснение, что неотложные дела вынуждают немедленно поехать во Францию — шведский
— Франки не знают тебя в лицо, царевич — так что смело подписывай с ними любое соглашение, все равно оно недействительное будет. Как и та бумага, что ты Карлу подписал.
— Зато он тебе настоящую грамоту на баронство выдал, и патент на чин полковника! Обскакал ты меня!
— Я еще шведам не служил, — старый драгун сплюнул, его укачало. — Денег у него нет, вот и всунул мне эти бумаги. У них ведь серебра с золотом совсем не осталось, медных далеров барон Герц начеканил — повесят его за такие шутки. А мир шведам очень нужен, как и те два миллиона ефимков, что ты им посулил за ливонское наследие.
— Это мне царевич сумму назвал, он точно знает, сколько сам заплатит. Я лишь, если подумать, только о том сказал…
Договорить Фрол не успел — шняву снова сильно качнуло, и он прикусил язык, и тут же выругался. Встал кое-как, на стенке висел кувшин, наклонил его и стал пить пиво. Горький напиток помогал лучше переносить выматывающую душу и тело качку.
— Хлебного вина бы выпить, надоело мне это море до оскомины. До суши бы добраться, и на землице твердо встать.
— Сам хочу, ваше высочество, — простонал Силантий, который отвык называть его по имени и уже постоянно величал по титулу.
— Не грусти, полковник — твое баронство на острове, целых две деревеньки пруссаки короля Фридриха захватили — отобьешь на шпагу!
— Да я их сам всех вырежу, лишь бы больше по морю не плавать! Надоело оно мне хуже горькой редьки!
Новоявленный барон с трудом поднялся на ноги — в несколько глотков допил кувшин — в том на донышке оставалось.
— Ладно, на землю ступим, так напьемся в трактире до беспамятства. И поедим хоть от души…
Договорить барон Бухгольц, а именно на это имя Силантий получил грамоту, не успел. Дверь в капитанскую каюту открылась, и на пороге возник ее законный владелец. Его лошадиное лицо было вытянуто, а голос немного дрогнул, когда он на немецком языке произнес:
— Кронпринц! Нас преследуют датчане! Фрегат и две шнявы — они догоняют нас, до темноты не сможем уйти!
— Хреново!
— Еще как, ваше высочество…
Фролу стало плохо, и он посмотрел на побледневшего Силантия. Датчане союзники царя Петра — попасть им в руки означало самое худшее — их просто могли доставить в Ригу и выдать на расправу…
Глава 7
— Ты все запомнил, как поступить надобно?!
— Да, государь, — тихо отозвался подьячий, и Алексей со скрежетом отодвинул засов, и стал приотворять дверь, но осторожно. Будто тайком, не как надзиратель, а как сообщник. Нужно было проверить Никодима на верность, времена жестокие пошли, и убедиться в лояльности окружавших его людей настоятельно требовалось.
Тюремная камера была точно такая же, как у него — вонючий каменный мешок, с атрибутом
— Очнись, собака, — голос подьячего чуть дрогнул, но он собрался, играя роль «вертухая». — Где царевич?! Куда он мог сбежать?! Скажи — и тебя отпустят, пытать не станут.
— Да пошел ты… И туда еще…
Алексей только головой закрутил, он все расслышал, хотя голос сообщника звучал очень слабо, почти шепот. Теперь все встало на свои места, проверка удалась — в преданности бывшего дезертира можно не сомневаться. И он встал рядом с подьячим, негромко приказав:
— Развяжи его, и руки растирай — сколько уже связанным ведь лежит. Никодим, это я, нас твой дружок предал.
— Я понял это, государь, ибо быстро приказные людишки нагрянули… Тебя, стало быть, тоже схватили… но как…
— Освободился?! Да развязался и перебил всех, в притворство мое поверили, они нападения никак не ожидали. А ведь меня пытать собирались, на дыбу вздергивать.
— А почто горелым мясом пахнет? Тебя железом жгли, государь?! Или вениками охаживали?
— Это я ремесло палаческое осваивал, дьяка допрашивал, поджаривать его немного пришлось.
Алексей хихикнул, его понемногу стал разбирать нервный смех — веселый выдался новогодний праздник, о таком и помыслить раньше не мог. Ведь лихого поворота в собственной судьбе он никак не ожидал — поменяться в одночасье с дьяком местами и самому вершить над ним следствие.
Хотя следует отдать старому паршивцу должное уважение в стойкости — врал настолько убедительно, что даже поверил, вот только писарь совсем иные отзывы сказал. А если последовал маршруту на пути к свободе, то попал не к воротам, а прямиком в караулку — охрана Преображенского очень сильно удивилась бы появлению незнакомца в офицерской епанче и треуголке, с опухшим от побоев лицом.
— Ох-ти мне…
Никодим чуть слышно стонал сквозь стиснутые зубы, писарь ему растирал чудовищно опухшие кисти. Но вроде успели вовремя — кровообращение восстановится, вот только в ближайший час с бывшего драгуна не будет никакой пользы — даже пистоль в ладони не удержит, да и боль сейчас такая, что впору волком на луну выть.
— Ладно, надо убираться отсюда — и старика не забыть порешить — опасен сильно, да и знает много…
Алексей насторожился — ему послышался скрип двери. И уже не думая, выхватив пистолет, он кинулся в коридор и уткнулся лбом в закрытую дверь. Толкнул что было сил — та даже не шелохнулась. Ломать преграду из дубовых досок бесполезно, засов крепкий — тут или топорами рубить, либо бочонком пороха подрывать.
«Кретин законченный! Ты забыл куда попал?!
Никогда теперь не считай здешних людей за болванов — они тоже могут притворяться, лицедействовать, хотят жить не меньше тебя и будут бороться до крайности. Тут старик молодец, что и говорить — притворился беспамятным, выждал момент, добрался до двери и закрыл ее плечом, задвинув запор челюстью.