Сын на отца
Шрифт:
«Ножичек» ему сделали в девяносто втором — от разгула преступности добропорядочные граждане спасались, как могли, сами тем самым нарушая закон, на который тогда не обращали внимания.
Но своя рубашка ближе к телу, и в подобных штуках нуждались многое — так что умельцы заказами были завалены. Да и слова Абдуллы из знаменитого фильма Алексей запомнил — «кинжал хорош для того, у кого он есть, и плохо тому, у кого он не окажется… в нужное время».
— Хорошие слова, благотворные и мудрые, — пробормотал царевич, приводя пружину в боевое положение, изрядно пыхтя при этом — усилие требовалось
Зато имелся ножик, хитрый такой, единственный в этом мире. Встряхнул рукою, лезвие само выскочило из рукоятки по инерции взмаха. Ремесленник только головой качал, делая нехитрый механизм, совершенно искренне не понимая, зачем прятать то, что можно носить открыто хоть на поясе, хоть в сапоге.
— Зато при обыске не нашли, хотя, думаю, они не сильно и старались. А теперь побарахтаюсь немного. Жить еще хочется!
Глава 3
— Кузьма, и ты Ванька! Живо приволоките сюда самозванца этого, поспрошаем с пристрастием хорошенько. Федька, что застыл истуканом, бестолочь?! Розог захотел, паршивец?! Углей добавь в жаровню, да раздуй их — зябко чего-то, морозец на улице. Никогда из тебя ката путнего не выйдет, даже ногти содрать не сможешь.
— Не изволь беспокоиться, батюшка Артемий Иванович, все сейчас сделаю, и жаровню раздуем!
— Веничком палящим вора пригладим, чтобы разговорчив был. Ишь ты, «царевичем» его тати называют! Да железки в угли положи — клеймить ведь зверя придется!
— Братовьев Минкиных ведь он порешил — одного с пистоля застрелил, другого шпагой порешил, Артемий Иванович.
— Он, он, убивец проклятущий, но кто же знал, что ловким таким окажется, шельма. Пытать надобно без всякой жалости, если помрет, то господь нам простит. Ох, грехи мои тяжкие!
Алексей мысленно застонал — такие старички самые страшные, попасть к ним в руки себе дороже, наизнанку вывернут. Так что участь его определена — живым из застенка не выбраться. А если и вытащат на свет белый, то орущий от боли кусок живого мяса, истерзанного пытками. Если у него была раньше мысль, что придет сторож, в худшем для него случае с напарником, то сейчас ситуация самая паршивая. Только по именам их четверо, но скорее всего — пятеро, к кому-то ведь обращался своими последними фразами этот зловредный старикашка.
— Засов отодвинь!
Тяжелые шаги остановились перед деревянной преградой, затоптались чьи-то ноги, лязгнул металл.
— Сейчас Кузьма Петрович!
Запор на двери заскрежетал, дверь с чудовищным скрипом отворилась — Алексей зажмурил глаза, настолько показался яркий свет горевшего факела. Но через дрожащие ресницы внимательно разглядел вошедших в камеру — от их зловещего вида напрягся до последней мышцы. Здоровенные мужики в стеганках и кожаных фартуках, бородатые, с низкими лбами питекантропов, они всем своим видом прямо говорили — это и есть самые настоящие палачи, или каты, как их тут называли.
— Света добавь, Ванька, факел повыше подними, дурень! А то выблядок что-то лежит
Мощные руки сграбастали Алексея за грудки и рывком подняли, да так резко, что крепкая ткань затрещала — Кузьму силушкой от рождения наделили изрядной. Однако вес царевича был немаленький, к тому же кату приходилось держать его на весу. Но когда «клиент» умышленно подогнул ноги, трюк такой проделать чрезвычайно трудно.
Однако кат был чрезвычайно силен, он встряхнул Алексея как щенка, поворачивая к свету.
— Да вроде не помер? Ты зачем ему так голову разбил, Степан Сильвестрович — не проломил ли лоб?! Ох-ти…
«А вот и пятое имечко нарисовалось, того, кто прикладом меня шарахнул. Пора начинать, момент удобный!»
Алексей осторожно вывел руку, и тут же ударил лезвием в грудину, отчаянно желая только одного — попасть в сердце. Бил хладнокровно — думал, что будет трясти мандраж, ведь никогда до этого не приходилось вот так убивать человека. Но нет — рука оказалась тверда, и пальцы не разжали хватки на рукояти ножа.
Попал точно в цель, будто на уроке анатомии в школе, где на столе лежал манекен человека с изображением всех его внутренних органов, который старшеклассники называли «страшилой». И удачно ткнул как раз между ребер, что закрывали сердце.
Повезло!
— Ох-ти…
Палач только охнул, железная хватка моментально потеряла всю свою силушку. Обмякло тело, содрогнулось, не в силах поверить, что уже мертво — но рот успел приоткрыться и выдавить хрип.
Алексей уже крепко стоя на ногах, и не теряя времени, врезал коленом в пах второго ката, проявившего самоубийственную нерасторопность. Верзила только стал поднимать над головой факел, а потому проглядел нападение и на старшего палача, и на себя самого. От «подлого удара» он охнул и согнулся, а сам Алексей, будто мясник на приготовлении шашлыка из живого барана, тут же полосонул лезвием ножа по горлу.
Хорошо и глубоко резанул, недаром лезвие сам довел до бритвенной остроты — послышался хрип, который ему уже доводилось услышать — предсмертное «бульканье» не перепутаешь.
— Уй-я…
Палач жалостливо так захрипел, видимо, только в эти последние секунды, осознав разумом, что он сейчас умрет. И правильно — живодеры всегда с жизнью расстаются очень неохотно, как и прочие кровожадные садисты. Ведь они привыкли мучить и терзать, потом сладострастно убить свою жертву — и от резкой перемены ролей впадают в дикий ужас, который буквально плещется в их глазах.
Но что странно — именно эти звуки наполнили тело Алексея невиданной прежде силой. Будто через напившийся крови клинок, который держала его рука, вся силушка палачей переливалась в его жилы. Такого вливания адреналина он никак не ожидал, и никогда в жизни не испытывал. Нахлынуло ощущение полной эйфории, весьма близкого к запредельному наслаждению, непонятное упоительное счастье.
Алексей, дрожа от нетерпения, желая всей душой продолжения смертельного пиршества, рванулся вперед, что было сил, сжимая в обеих руках оружие, и вдыхая пьянящий запах пролитой дымящейся теплой крови, часть которой обагрила его самого.