Сын Олонга
Шрифт:
— Выкликайте ему ими!
И каждый гость, вынимая трубку из рта, выкрикивал имя:
— Таш — камень.
— Ирка — самец.
— Акчи — деньги.
— Алтын — золото.
— Мултук — ружье.
— Сыры-башту — желтая голова.
И когда кто-то сказал: «Кайрал» [25] , радостно закричала мать:
— Пусть будет имя «Кайрал».
Старик, как сыч, прокричал над ребенком:
— Кайрал!
Все хором повторили:
— Кайрал!
Второй ребенок был слабый, болезненный. Взял его старик на руки, закачал седеющей головой:
25
Кайрал —
— Худой родился, костлявый. Задушат злые духи, имя надо плохое.
Чем хуже имя, тем больше боятся злые духи ребенка.
Один за другим начали выкрикивать:
— Чочко — свинья.
— Коровий помет.
Много ругательств перебрали гости, старик над костром поет песню лесам, горам, богам, давшим счастье роду.
Ребенок плачет. Значит не подходит имя. Неожиданно завизжала собака: ей кто-то наступил на заднюю лапу.
Задохнувшись в плаче и дыме, замолк детский голос.
— Иткоден! (Собачий зад!) — выкрикнули из толпы.
— Ит-ко-о-ден! — растягивая кричал старик.
Гости, выскакивая из аила, стреляли из ружей, отгоняя злых духов…
Богатые подарки — лучших жеребцов — увезли те, кто назвал имена сыновей.
Кончились зимние месяцы, и каждый день мать стояла у подвешенной берестяной корзинки и любовалась сыновьями. В конце весеннего месяца, когда день прибывает на восемь арканов, от молока, пахнущего зеленью сорных трав, заболел Кайрал. Лечила Тохтыш Кайрала, прикладывая к животу кусок горячей, пропитанной конским потом, кошмы, давала пить кровь застреленного беркута. Но все хуже и хуже было Кайралу. Послала Тохтыш весть шаману на вершину Башкаус. Через двое суток приехал старый, великий Чодон, отец шаманов и друг богов Хана-Алтая. Выкурил трубку. Взглянул хищно на Кайрала, подошел к огню и, наклоняясь над пламенем, забормотал. Долго качался старый зловещий шаман, а Тохтыш, сидя на седле у входа, баюкала Иткодена.
Недоброе слово сказал шаман:
— Злой Эрлик ест Кайрала. Надо больше жертвы для откупа.
От весенних медовых трав уже начали жирно доиться коровы. Три дня на двух кострах в четырех казанах гнали араку. Снова бежала весть по урочищам:
— В аиле Олонга камлание. Приехал Чодон, друг богов Хана-Алтая.
Съехались гости, и вечером в аиле ярко запылал костер; направо садились женщины, налево мужчины, ближе к огню расположились ребятишки. Над огнем сушили бубен, а шаман, безучастно чавкая землистыми щеками, сосал трубку. Сохла кожа на бубне. Звуки крепче и звонче. Кривоногая старуха подбросила в огонь смолевых щеп. Вспыхнуло пламя. Прекратились шутки и смех. Вытянулись торжественно лица. Ребятишки припали к костру.
Глаза окружающих сверлили дремавшего шамана, который должен лететь к Эрлику — главе злых духов, живущему в «нутре», где топится земля. Послышался звон колокольчиков и бубенчиков. Шаман надевал шубу. Надев разукрашенную оленью шубу, шаман подвинул причудливую шапку, сделанную из рысьих лапок и украшенную перьями горного беркута. На спине шубы рядами подвешены колокольчики, на рукавах бубенчики, а вокруг пояса какие-то железки, разноцветные ленточки и кожицы высушенных змей. Шаман сел. Втянул голову в плечи и, закрывая лицо бубном, загудел ветровым шумом.
Голос шамана повышался, бубен звенел. Старуха подбрасывала в костер вереск, можжевельные ягоды
По стенке аила стояло семь дуплянок.
Бегая около них с бубном, шаман чашкой зачерпывал из дуплянок и, плеская капли в огонь, выпивал араку на бегу.
Шаман перелетает с одной горной вершины на другую, здоровается с ледниками, беседует с водопадами и горными ручьями. В каждом ущелье, у каждого горного озера, реки, речки, водопада свои ээзи — хозяин; Чодон кланяется ему, брызжет аракой и просит дать благополучие на скот, на детей аила Олонга.
Дальше поет шаман, дальше летит в песне.
Черна тайга алтайская, круты берега Алтын-кол [26] . Высока голова Алтын-ту [27] .Шаман отскочил, упал на четвереньки, вытягивая голову вперед, зарычал по-медвежьи: это медведь нападает на него. Припадая на калено, он целится из бубна. Точно из винтовки щелкнул. Бросив бубен, он закатался раненым медведем. Катался долго, попадая шапкой в огонь. Сидящие вблизи оттаскивали его за ноги. Лицо в саже. С Алтын-горы увидел он желтую степь, через которую не пролетает сорока. Из желтой степи летит шаман в красную степь, через которую ворон не пролетал. В красной степи кишмя кишат змеи. Песня прерывается шипением змей. Изо рта шамана вылетает желтая слюнявая пена. Скрючив пальцы в лапы хищника, оскалив зубы к издавая глухое ворчание, шаман падает к костру, лязгает зубами о лежащие камни.
26
Алтын-кол — Золотое озеро.
27
Алтын-ту — Золотая гора.
Все в аиле поднялись, только ребятишки, трясясь в страхе, припали за костром.
Скучная дорога в красной степи, и Чодон, друг богов Хана-Алтая, крикнул сидящим, чтобы пели песню.
Тихо, заунывно застонала в аиле песня — грустная, лесная, алтайская. Шаман поставил бубен, сел на него и, как на коне, проезжая степь, качался в такт песне.
За красной, степью, в ущельях, край земли то сходится то расходится с краем неба, и шаман, выжидаючи, напружинился и сделал прыжок через костер. Завизжал парень, которому он вскочил на ногу.
Шаман песней радостно рассказывал, что ему удалось благополучно проскочить через опасное место, где земля сходится с небом: тут лежат кучи костей раздавленных шаманов и их лошадей. По земной трубе спускается шаман к обиталищу Эрлика.
На острове жидкой глины, омываемом девятью реками из человеческих слез, стоит железный дворец Эрлика. Он населен рабами — человеческими душами; через реки протянуты мосты из одного конского волоса, и всякий беглец срывается в воду, и течение снова прибивает его к владениям Эрлика. На заре красного вечера пьет легочную кровь Эрлик, ездит на чудовищном быке со змеей, вместо плетки, в руках.