Сын погибели
Шрифт:
При упоминании имени архонта Херсонеса докладчик будто поперхнулся.
— Что это значит? — раздраженно поглядел на него василевс.
— Григорий Гаврас… — неуверенно, запинаясь, начал слуга.
— Да, я знаю: Григорий Гаврас — архонт Херсонеса. Что с ним?
— Сегодня пришло… Да, сегодня утром.
— Ну, говори!
— Послание от стратига касогов Тимир-Каана.
— И что он пишет? — нахмурился Иоанн.
— Он сообщает, что, как было договорено, честно ходил с севастом Давидом к русским на штурм Матрахи и помог ему взять крепость. Он пишет, что не лукавил и никогда не требовал чего-то большего, нежели было обусловлено в договоре. Но севаст
— Заговорщики… Гаврас… Что за вздор?! — Мысли Иоанна путались. — За кем осталась Матраха?
Глава 22
И создал Бог женщину. Существо получилось злобное, но забавное.
Симеон Гаврас недовольно отбросил перо. Ему было сыро и неуютно, поэтические строки не лезли в голову.
Вдыхая ароматы роз Я вспоминаю облик нежный. Я полон тра-та-та-та грез…Что можно вставить вместо «тра-та-та-та»? Вдохновенных? Я полон вдохновенных грез… Какая нелепая чушь эти «вдохновенные грезы»! Впрочем, девушкам подобная дребедень обычно нравится. А что дальше? Что же должно быть дальше! Например, о коже… белоснежной…
Симеон страдальчески поглядел на исчерканный лист, будто надеясь, что слова, подобно катафрактариям его турмы, заслышав голос командира, сами построятся в ровные блистательные ряды поэтических строк.
Но чуда не произошло. Гаврас вновь потянулся за пером, опустил его в чернильницу, несколько раз потыкал, очевидно, надеясь загарпунить вдохновение, да так и бросил. Пальцы турмарха сошлись в замок на затылке.
«Боже мой, какой ужас, — подумал он. — Адельгейда — милая, прелестная девушка… Она жила, не ведая горя, с отцом, собиралась выйти замуж за какого-то местного вельможу — все в ее жизни было просто и ясно. И тут появляюсь я, и мне предстоит разбить вдребезги этот уютный мир — для чего? Для того, чтобы дикий варвар, словно добычу своего беркута, заполучивший любовь всей моей жизни, напялил на голову императорскую корону? Какая несправедливость…» — Гаврас взял со стола неоконченную оду и поднес к свече. Пламя оказалось благодарным читателем, и скоро лишь пепел напоминал герцогу Сантодоро о терзаниях неразродившейся музы.
Он отряхнул пальцы и окликнул дремлющего у двери Брэнара:
— Я желаю проехаться, осмотреть здешние окрестности. Ты поедешь со мной.
— Как прикажете, мой господин, — негромко произнес старый воин. — Желаете взять еще людей или отправимся вдвоем?
— Хватит и нас двоих, — раздраженно ответил Симеон.
За городскими воротами он пустил коня в галоп и мчался так сломя голову, пока не почувствовал, что скакун
— Куда мы едем, мой господин? — поинтересовался державшийся чуть позади Брэнар.
— Никуда. Я хочу согнать злость. Просто согнать злость.
— Чем вызван ваш гнев?
— Сложно объяснить. Я должен поступить так, как поступать не должен.
— Я этого и впрямь не пойму. Если не должны — не поступайте.
— Вот именно! Не поступать так, как я должен поступить, велит мне честь, и благородство, и… — Гаврас замялся, умалчивая слово «любовь», — и многое другое. Но есть интересы Империи. Ради них я должен пожертвовать тем, что для меня свято. Клянусь тебе, мой верный Брэнар, если бы сейчас из кустов выскочила шайка разбойников, я с радостью дал бы ей себя убить, чем испытывать эту муку.
— Разбойников следовало бы изрубить в куски только за то, что они разбойники, — пожал плечами Брэнар. — Если вы поясните мне, о чем идет речь, быть может, я смогу помочь советом.
— Я должен жениться на Адельгейде, дочери герцога Саксонского.
— Адельгейда. — Брэнар задумался. — Да, очень красивая девушка.
— Красивая, ну и что с того? Я люблю другую.
— Да и любите, кто ж вас неволит? Но если для Империи необходимо, чтоб вы женились на этой милашке, то скажу — василевс явно благоволит к вам.
— Благоволит… Что ты понимаешь!
— Да уж что-то понимаю… А ежели вам ни к чему мой совет, то приказывайте.
— Когда б я знал, что приказывать, — усмехнулся Гаврас. — Я ее не люблю, она не любит меня, а отец ее и вовсе желает моей смерти.
— Можно убить отца или похитить ее саму.
— То есть как — похитить?
— Легче всего у храма, — прикидывая в уме варианты, предложил Брэнар, — но при желании можно и из замка.
— Ну что ты, так нельзя!
— Почему же? Только прикажите…
— Ни за что! Но в одном ты прав — я должен с ней встретиться и поговорить с глазу на глаз.
— Так, стало быть, похитим ее, а потом вернем.
— Ты неисправим, Брэнар. Если мы похитим ее, то опозорим на всю жизнь.
— Как по мне, это бредни, — отмахнулся северянин. — Женщину нельзя опозорить вниманием мужчины, даже таким настойчивым.
— Молчи, ты мне здесь не помощник! Однако я знаю, кто будет полезен в этой ситуации.
Как и многие другие жители Империи, аахенский ювелир не любил афишировать свои ромейские корни. Его даже величали здесь на итальянский манер — «ломбардец» — ламборджино. Правда, те, кому приходилось сталкиваться с его хитростью, изворотливостью и безмерной алчностью, иногда прибавляли малопочтительное — Дьявол. Но в целом, Ламборджино Диаболо был человеком незлобным и благодушным. Его не слишком радовало громкое прозвище. И уж конечно, он не умел, как ему приписывала молва, варить золото из свинца — поэтому при виде состоятельного клиента, такого, как Симеон Гаврас, лицо его всегда излучало счастье.
— Скажи-ка, — усевшись на предложенный стул с резной спинкой, поинтересовался херсонит, — вхож ли ты к госпоже Адельгейде Саксонской?
— Монсеньор, — демонстрируя на лице огорчение, вздохнул Ламборджино, — я могу войти в замок герцога Саксонского, это не составит труда. Повидаться с доньей Адельгейдой куда сложней, а уж без свидетелей — так и вовсе невозможно. При ней всегда ходит толпа дам и служанок. А если она выезжает из замка — эскорт из десятка рыцарей. Пусть ваша светлость изволит написать записку, я могу спрятать ее в ларец с драгоценностями. Однако это очень опасно — нельзя точно сказать, кто обнаружит послание.