Сын шевалье
Шрифт:
— Он отправился в аббатство вызволить некую девицу, в которую влюблен. Ее туда заманили обманным путем и держали насильно.
— Речь идет о Бертиль де Сожи? — спросил Генрих. Ему стало не по себе.
— Именно о ней, Ваше Величество.
— Значит, ее насильно заключили в Монмартрском аббатстве? Почему? Кто посмел?
— Кто — не знаю, — преспокойно отвечал Пардальян. — Почему? Да потому, что у этой девушки хранятся очень нужные кое-кому бумаги.
— Что же вы мне раньше не сказали? Вы думаете, я настолько забыл о своем ребенке,
— Ваше Величество сами сказали: сын весь в отца. Мой сын привык со всем справляться сам… и я с ним согласен. Причем, как известно Вашему Величеству, у него хватает силы защитить тех, кого он любит.
Король немного помолчал и тревожно спросил:
— А что это за опасные бумаги?
Пардальян понял, о чем тревожится король.
— Не беспокойтесь, сир, — это бумаги семейные. Государственных дел они не касаются даже отдаленно.
Король облегченно вздохнул и спросил:
— Но теперь, надеюсь, Бертиль ничто не грозит?
— Гм! По совести говоря, в полной безопасности она будет еще только через несколько недель… а то и месяцев. Но, — кивнул Пардальян на Жеана, бродившего по лугу близ кареты, — у нее есть защитник, причем такой, который не привык звать на помощь даже в исключительных обстоятельствах.
— Нет, нет! — вскричал Генрих. — Знайте, Пардальян: только потому она сейчас не занимает высокого положения при дворе, что сама отвергла его — я же со своей стороны настойчиво предлагал ей это. Если кто-то угрожает моей дочери, я должен знать об этом и я сам, не колеблясь, приду на помощь. Ведь это же моя кровь, в конце концов!
Пардальян кивнул головой — но усмешка вновь мелькнула у него на губах. Король еще немного помолчал.
— С делом вашего сына теперь все ясно, — сказал он. — Но скажите ему, чтобы он какое-то время не появлялся у Монмартрского аббатства. Чтобы не было каких-нибудь новых недоразумений… в прежнем роде.
Пардальян лукаво улыбнулся — вот он и дождался своего часа. Не отвечая на слова Генриха, он спокойно сказал:
— Ваше Величество соизволили принять участие в нас с сыном, но вы не спросили, кто его мать.
— Правда! — с любопытством ответил король. — И кто же?
— Принцесса Фауста, — сказал Пардальян, заглядывая королю в глаза.
Сначала Генрих не обратил внимания на это имя — вернее, не вспомнил о том, что имел в виду Пардальян: о сокровищах Фаусты, которые министр его, Сюлли, хотел беззастенчиво присовокупить к королевской казне. Нет — в короле-повесе заговорила только страсть к женскому полу.
Глаза его разгорелись; он так и присвистнул от восхищения:
— Черт возьми, надо же! Такая красавица… говорили мне: я, к несчастью, никогда ее не видел. Поздравляю, друг мой!
Не шевельнув бровью, Пардальян ответил:
— Да, Ваше Величество, красавица… и большое счастье для вас, что вы ее никогда не видели. Баснословно богатая, — добавил он как бы невзначай.
Генрих
Пардальян, словно не замечая внезапного смущения короля, продолжал:
— До того богата, что зарыла в окрестностях Парижа десять миллионов для сына и нисколько от этого не обеднела.
При этих словах шевалье все время смотрел Генриху прямо в глаза. Король думал — и думы его были невеселы. Пардальян, ясное дело, знает, что ищут в часовне Святого Мученика, и вот, напомнив, что никакой король не имеет прав на эти миллионы, он со всем почтением вынуждает его отступиться.
Трудно, ужасно трудно было на это решиться, когда до клада осталось рукой подать… но что делать? Пардальян с Жеаном тут в своем праве — с этим никоим образом не поспоришь. А хоть бы и можно было спорить — неужели после всех великих услуг, оказанных ему с величайшим бескорыстием, король унизится до того, чтобы вести с Ними тяжбу о наследстве? Да ни за что!
Партия проиграна, понял Генрих. Он был хороший игрок и умел проигрывать достойно. Пилюля, конечно, горькая, но надо ее проглотить, не особенно морщась. Король решился на это не без душевной борьбы, но надобно было все же попытаться избежать унижения.
Он смело взял на себя инициативу.
— Друг мой! — сказал он, изобразив веселье и величайшую развязность. — Вам известно, что я вас как раз собирался ограбить?
Быть может, он ждал, что Пардальян что-нибудь возразит, разыграет минутное удивление… для того он и выбрал слово «ограбить». Ничего подобного. Шевалье лишь подумал: «Ну вот, наконец-то!»
А вслух сказал так же весело:
— Да, известно. Господин де Сюлли раздобыл бумагу на итальянском языке с подробными пояснениями и ведет теперь раскопки под капеллой Святого Мученика.
— Откуда вы все знаете? — изумленно воскликнул король.
— Господин де Сюлли получил эту бумагу на моих глазах.
— Но он ничего не сказал «мне!
— Он и не мог сказать, потому что не знает, что я наблюдал его встречу с человеком, передавшим бумагу.
Пардальян говорил все это с невиннейшим видом… Генрих, не веря ушам своим, поглядел на него и прошептал не без тайного восхищения:
— Дьявол, не человек!
А вслух произнес:
— Что же, вы с самого первого дня знали, что Сюлли хочет завладеть состоянием вашего сына, — и молчали? Не вмешивались?
— Ни в коем случае, Ваше Величество.
— Скажите пожалуйста! А почему?
— Потому что, — с неподражаемым спокойствием отвечал Пардальян, — что миллионы зарыты совсем не там, где их ищут. Пояснения в той бумаге — фальшивые. Сами судите, сир: ведь ваши люди искали миллионы под часовней и были совершенно уверены, что найдут, а искать в другом месте никому и в голову не пришло. Вот я и был спокоен.