Сын Тишайшего
Шрифт:
Остаётся ждать, но делать это тяжело. Уж больно хочется пить и есть. В подтверждение заурчал живот, выражая согласие с мнением мозга. Одновременно раздались шум открываемой двери и звук приближающихся шагов.
Появившееся в поле зрения лицо принадлежало женщине, но больше мне ничего разглядеть не удалось. Она вдруг всплеснула руками и, вскрикнув, бросилась прочь.
— Ст… — пытаюсь остановить психованную, но из горла вырывается только хрип.
Горло отреагировало на мои действия резкой болью. Ощущения такие, будто у тебя ангина, а какой-то доброжелатель дополнительно потёр скребком по воспалившимся миндалинам. Я попытался схватить женщину
— Сам такой! И нечего меня корить! — будто из-под толщи воды донёсся голос тётки, протиравшей меня тряпкой. — Я же думала, что преставился сокол наш ясный. Ведь он и не дышал почти последние два дня.
Наконец-то! У меня получилось понять местную речь! Знаете, как тяжело ничего не видеть и не понимать произносимые слова? Мне кажется, что присутствующие говорят на том странном наречии. Впрочем, какая разница?
Дамочка неожиданно сорвалась на причитания и начала всхлипывать. В её эмоциях не было ничего наносного. Человек действительно переживает. Слух с обонянием вроде вернулись, как и тупая боль в ногах. Почему бы не открыть глаза?
Снова вижу психопатку. Кто бы сомневался! Рядом мнётся тот самый мужик, столь неаккуратно меня повернувший. Дамочка одета в платье с длинными рукавами, на голове платок. Судя по ткани и вышивке, материал недешёвый. Она точно не крестьянка. Второй персонаж щеголял в длинном пиджаке. «Зипун», — пришла подсказка от подсознания, весьма меня насторожившая. Из-под верхней одежды мужика выглядывала белая рубаха, также с вышивкой. На голове — маленькая шапочка вроде тюбетейки. «Тафья», — снова подсказала память, заставив начать нервничать. Не будь рядом странной парочки, я мог и запаниковать. Зачем мне непонятный внутренний голос? Я точно не смогу отличить зипун от кафтана. Впрочем, надо знакомиться с людьми.
Заметив мой взгляд, женщина просветлела лицом и сразу воскликнула:
— Очнулся! А мы уж не надеялись!
— Хрр…пи… — пытаюсь попросить воды.
— Тихо! Не верещи, Аксинья, — шикнул мужик и тут же спросил: — Ты когда его поила последний раз?
— Ой! — снова воскликнула дамочка и куда-то метнулась.
Через несколько секунд мне сунули металлическую чашку. Никогда я так жадно не глотал обычную воду. Будто это амброзия или иной сказочный напиток! Понимаю, что нельзя торопиться, но сдуру делаю большой глоток и начинаю кашлять. Благо женщина правильно среагировала, аккуратно приподняла меня, подложив под спину подушку. Отдышавшись, уже спокойно допиваю порцию божественной влаги. Впервые улыбаюсь, за незнамо сколько времени. Как мало надо человеку для счастья!
— Надо лекаря кликнуть. Радость-то какая! — испортила момент дамочка.
— Не… — хриплю в ответ, завращав глазами.
— Хватит суетиться, — мужик отодвинул тётку и склонился надо мной, задав вопрос: — Немца не звать?
Моргаю один раз в знак согласия. Бородатое лицо нахмурилось, будто решая в уме теорему из высшей математики.
— Никому не говорить? — после моего утвердительного ответа, следует новый вопрос: — Пусть пока все думают, что ты помираешь, государь?
Снова моргаю. Тут о себе напомнил желудок, выдав целую комбинацию звуков. Или это вода дошла до адресата? Впрочем, кушать хочется.
— Кухр… — горло снова подвело, не дав закончить просьбу.
— Господи! — снова всплеснула руками эмоциональная Аксинья. — Я сейчас навара куриного принесу.
— Ты давай только тихо! — произнёс мужик, но был тут же перебит:
— Не учи учёную!
Тётка явно вернула душевное спокойствие и снова начала командовать. А вот дяденька помалкивал, но не отходил от кровати. И правильно делал, ведь для беседы мне нужны силы. Теперь можно оценить моих союзников. Судя по поведению и эмоциям, враги так себя не ведут.
Товарищ в зипуне оказался невысокого роста, широкоплечим, но сухопарым. Даже долгополый наряд не скрывал его стройности. На лицо — обычный славянин лет тридцати пяти. Возможно, русая борода с рыжими вкраплениями добавляла ему пару лет. Глаза серые, взгляд такой внимательный. С виду человек вроде расслаблен, но будто постоянно ожидает удара. Руки чистые, хотя ногти пострижены небрежно. Или обкусаны, кто знает?
Раздался звук открываемой двери, и зашуршало платье. В нос ударил одуряющий аромат бульона. С чем снова согласился желудок, выдав новую порцию звуков. Присев на табуретку с вычурной резьбой, Аксинья вознамерилась кормить меня с ложечки. С трудом кручу головой, благо мой жест верно поняли. Бульон перелили в чашку и поднесли к моему рту.
Делаю первый глоток и блаженно улыбаюсь! Хорошо! Тётка аж засияла, показав вполне здоровые зубы. А ведь она не такая старая. Меня сбил с толку платок и объёмный сарафан. Голубые глаза смотрят с лаской, если не с любовью. Да и мужик рад, судя по потеплевшему взгляду.
Допиваю вкуснейший бульон и откидываюсь на подушку. Ух! Вроде пронесло и жить буду. Уж больно не хотелось помирать. Ещё бы понять, что со мной случилось.
Но сразу потянуло в сон, и я закрыл глаза. Единственное, что меня беспокоило — это странное обращение со стороны мужика. А ещё встроенный подсказчик, изрядно меня пугающий.
В роскошно отделанной комнате находились двое. Старший из них сидел за новомодным секретером, привезённым из английских земель. Он слушал доклад младшего, иногда проводя рукой по коротко стриженной бороде. На нём был простой зипун и домашние туфли. А вот его собеседник щеголял яркими одеждами, выбритым лицом и длинными волосами с залихватским чубом. Судя по кожаным галошам, надетым на жёлтые сапоги, он гость в этом доме.
Ранее бояре со знатными людьми брили головы и отращивали солидные бороды. Однако при новом царе мода изменилась, чем сразу воспользовалась молодёжь, вызывая ворчание старшего поколения и приверженцев русских нарядов. Ведь стали другими не только причёски, но и одежда. Поэтому поверх красного зипуна гость носил польский кафтан, обильно расшитый золотом. Хозяин дома с долей иронии поглядывал на собеседника. Сам он предпочитал на людях выглядеть скромнее, чего нельзя сказать об обстановке дома. В том же кабинете, помимо дорогущей европейской мебели, на полу лежали толстенные персидские ковры, а подсвечники являлись настоящим произведением искусства.
— Не рано отказались от снадобий немца? — тихо спросил старший неожиданно низким голосом, более похожим на бас. — А то родственник до сих пор дышит и на тот свет не собирается.
Даже у себя дома он предпочитал обсуждать важные дела тише. Тем более такие, за которые весь род ждала опала, а его самого — плаха. Здесь ссылкой не отделаешься.
— Фунгадин[1] сказал, что осталось недолго. Отец Никита уже отходную прочитал, — гость оказался обладателем звонкого голоса, хотя тоже старался сдерживаться.