Сын убийцы миров
Шрифт:
В отличие от меня, трусихи, Гаврила смело бросился вперед – прямо в ватный туман. Выручать своего князя из неожиданной переделки.
Но тут же выскочил обратно.
– Князь сказал, что эта койка на одного… – сконфуженно пояснил он.
– Койка?
– Ага… Ведь там, княгиня, и правда – мягко и хорошо…
Из туманных водоворотом высунулся по пояс Олег и предложил, улыбаясь:
– Прошу занимать соседние опочивальни.
– Но я пока не собиралась спать, – напомнила я, с недоверием разглядывая «опочивальни», – мои желания много скромнее: руки помыть, вообще умыться, почиститься…
– А это все – в одном флаконе, – усмехнулся Олег. – спальня
Мужчины покорно шагнули под соседние пенные струи, я вздохнула и последовала их примеру.
А через десяток минут, действительно, вышла уже помытая и постиранная. И совсем не мокрая – все очистительные мероприятия, которым я подверглась (совершенно незаметно для себя) в пенистой массе, происходили без участия воды. Да и без другого какого-нибудь участия! Я и не заметила когда меня драили! Полежала себе в успокоительной мягкости и свежести, встала, гляжу – а все, оказывается, уже готово! Получите вашего клиента в лучшем виде!
– Н-да, неплохой комбинат бытовых услуг, – вынуждена была я признать. – Говоришь, здесь ты и жил? А чего тогда покинул этот райский уголок?
– Для того, чтобы рай был полноценным, необходимо чтобы там было хотя бы двое людей, – хитро подмигнул мне маленький проказник.
– А ты был один?
– Не совсем, – он вдруг помрачнел и отвернулся.
– А с кем? – наседала я.
– С другом, – буркнул Олег. И громко приказал. – Обедать! Все за мной!
Единственное, что меня не устраивало в этом званом обеде – то, как приходилось есть: стоя, будто мы – лошади какие-нибудь. Вокруг не наблюдалось ни одного сидения типа табуретка-кресло-диванчик. Столов, впрочем, тоже. Наблюдались лишь голые стены – как на новых станциях московского метро, где единственным украшением является кафельная плитка самого непрезентабельного вида. Только здесь, в киршагском подземелье дело осложнялось тем, что мы эту плитку еще кушали. Уминали за обе щеки. Хрумкали и чавкали.
Выяснилось (после олегового инструктажа), что если одну из стенных облицовочных плиток сначала отколупнуть от стены, а потом потереть в ладонях, освобождая от блестящей упаковки – то цветной квадратик перестает быть твердо-керамическим, а оказывается вполне съедобным. И даже вкусным. Я, по крайней мере, уплетала уже третью плитку.
Мой аппетит, кстати, никакого ущерба красоте стен этим не наносил. После отколупывания этого съедобного кафеля под ним не обнажалось грязно-серого цементного основания. Просто из стены, из ее глубины, на место отколупнутой тотчас выдвигалась новая плитка – совершенно идентичная предыдущей. И по вкусу тоже – я специально отколупывала два раза подряд одно и то же.
А вообще место и цвет плитки многое говорили о ее вкусовых качествах. Олег, как знаток здешней кухни, сначала выслушал наши пожелания, а потом указал каждому ту разновидность плитку, которая более всего соответствовала выбранному блюду.
Правда, полного соответствия все-таки не наблюдалось. Я, например, пожелала тушеной свинины с картошкой. Казалось бы – чего проще? Но плитка, выбранная Олегом, будучи пережеванной, неожиданно отозвалась таким букетом ощущений, что это стало заметно по моему лицу. И на немой олегов вопрос я вынуждена была объяснить:
– С подливкой перестарались. Грибы я не
Зато лыцары сжевали все без замечаний. И даже запить не потребовали. Олег сам предложил. Снова плитку. Самую невзрачную – бело-серую, чуть голубоватую, простецкую. Но после откусывания от нее у лыцарства нашего заблестели глазки, в промежутке между бородой и усами наметились нетрезвые улыбки, и я заинтересовалась: а что, собственно, пьем?
Запах у серенькой плитки был никакой. Вкус – тоже. Ощущения при разжевывании и проглатывании – приятные. Опьянение – быстрое и сильное. Сразу захотелось пожаловаться на свою бедную долю и горемычную судьбу.
– Ну вот скажите – во что вы втянули бедную девушку? – захныкала я. – И так ни света, ни воли, а теперь совсем… Возят, как колоду, таскают по каким-то пустыням… Кругом песок, один песок. Из всех друзей – только песок и остался…
– Это мой друг, – внес уточнение Олег.
– Нет мой! – вскинулась я запальчиво. – Это меня он обнимает своей этой… крачунью… крученью… тьфу! – язык заплетался, мысли путались. – Короче! Я с ним постоянно обнимаюсь, он мой друг!
– Ты в это время почти как бы спишь! Это ведь похоже на сон? А как можно дружить во сне? – резонно возразил Олег. – А вот я с ним дружил по-настоящему! Знаешь, какой он был игрун? Не знаешь… Ничего вы все не знаете. Потому что он умер. Мой друг… Самый первый, самый лучший… Я приходил к нему на четвереньках. Ага! Я тогда даже ходить толком не мог! Ползал! Вот и приползал к нему через ту дырку. Кто спросил какую дырку?
– Никто не спрашивал, князь… – осторожно сказал Матвей.
А Гаврила только испуганно таращился на своего господина, быстро трезвея.
– Спросил! Я же слышал! Про дырку. Ту самую. Через которую мы все сегодня ползали, людей теряли… А вот когда я приползал – он радовался! Знаешь, Елена, как он меня катал? Волны устраивал, качели, карусели! «Где-где»? В глубине! В себе самом! Только чтоб мне интересно было! Он даже и не научился потом вместе со мной ходить прямо… Я когда потом уже пришел к нему прямо, он говорит: а мне удобно возиться с тобой, когда ты на четвереньках, я привык, что ты как маленький! Маленький? Да я вообще по сравнению с ним никто был! Меньше его песчинки! Больше, конечно. Хотя все равно крохотный. Но я появился у него! И он обрадовался! Я был, и я есть. До сих пор. А его – нет… Нету, вы понимаете, люди-и-и…
Олег заплакал. Обхватил голову руками и разрыдался с всхлипыванием, подвыванием.
Семен смотрел на него с интересом, Гаврила – с ужасом, Серега сочувственно качал головой. Матвей осторожно вытащил из олеговых пальцев огрызок злополучной пьяной плитки.
Но Олег почувствовал это движение. Вскинул лоб, обвел нас мутным неустойчивым взором. Потом вгляделся в меня, со стоном протянул:
– Елена-а-а… Ты же моя вторая половина… Хоть ты его не обвиняй… Он мало знал… Откуда ему было что-нибудь знать? Он же был один! Всегда один! С рождения! У меня ведь и Бокша был, и Читу была… А его же никто не учил! Но он мне все рассказывал! Все что сам знал! Это ведь он мне про маму рассказал… Как она лежит там, в глубине, совсем одна… И ждет меня… А теперь еще и маму обвинили – во всем ведь обвинили!… Это все цар твой! – зло ткнул он пальцем в Матвея. – Наговорил на маму! И испугался. Я ведь почувствовал, да! Когда он обломался со мной на этой вашей ауе… удиненции, когда понял, что я его чувствую – он же ведь испуга-ался, да! Что я узнаю! Что не мама виновата! Что он сам ее туда послал!