Сын воды. В стране райской птицы. Амок
Шрифт:
— Конечно, — сказал Скотт, — тем более что сухари нужно экономить: а вдруг не хватит?
Позвали Файлу. Он выбрал один плод весом за полпуда, отнес его к своей «кухне», разбил, извлек содержимое и «замесил тесто», из которого потом стал печь на сковороде лепешки. Каждый из нас непрочь бы попробовать такого хлеба, но едва ли кто-нибудь согласился бы вообще питаться им.
Немного дальше снова увидели необычное дерево, на ветвях которого висело много черных крупных плодов. Но только люди приблизились к нему, как вдруг «плоды»
— Что еще за чудо! — крикнул, растерявшись от неожиданности, Брук.
Кандараки и Хануби засмеялись.
— Это же летучие собаки, — сказал Хануби.
— Только этой нечисти и не хватало! — буркнул Брук.
Эти животные похожи на наших летучих мышей, только куда крупнее. Морда у них напоминает собачью, отсюда и идет название. Как и летучие мыши, они ведут ночной образ жизни, а днем висят на деревьях, уцепившись задними лапами и закутавшись в свои крылья.
Поднялись на пригорок. На западе простиралось безлесное плато, с востока подступала зеленая низина. На берегу, возле катера, курился дымок. И нигде не было видно жилищ туземцев. Казалось, ни единой живой души, кроме наших путешественников, не было на много миль вокруг.
— Удивительное дело, — в раздумье сказал Скотт. — Такой богатый край и словно вымерший.
Кандараки усмехнулся.
— Ну, не скажите, — проговорил он, — я уверен, что в это самое время не один десяток глаз следит за каждым нашим шагом.
— Чего ж они прячутся, дураки? — сказал Скотт. — Разве мы хотим причинить им какой-нибудь вред?
— Должно быть, научены. Когда-то кто-то их тут крепко напугал, — ответил Кандараки.
— А вот смотрите, какая птичища бежит, — крикнул Хануби, вскидывая ружье.
— Это казуар, — сказал Скотт, — не стоит стрелять. Он уже далеко, да и некогда с ним возиться. Еще не одного встретим.
Казуар мчался по долине как ветер. Он был очень похож на всем известного страуса, только с гребешком, как у курицы, на голове да с шеей, украшенной ожерельем, как у индюка. На концах крыльев и в хвосте у него не было тех красивых белых перьев, из-за которых так ценится страус. И вообще перья у казуаров необычные, похожие скорее на шерсть.
— Жалко, — сказал Брук, — что в этой дурацкой стране нет, кажется, кроме казуаров, ни одного животного, на которое стоило бы поохотиться. Даже ни одного хищного зверя.
— Зато хватает хищных людей, — сказал Скотт. — Однако пора возвращаться. Файлу, видно, уже ждет с обедом.
Пробираясь через кустарник, они были оглушены громким, пронзительным криком какаду. Порядочная стайка этих попугаев, рассевшись на ветвях, вела свою оглушительную беседу.
— Вот уж разболтались, настоящие попугаи… — сказал Брук, затыкая уши, и вдруг запрыгал, замахал руками и с ревом стал кататься по земле.
Все остановились в удивлении.
— Что с ним такое? — сказал Скотт. — Неужели крик какаду так подействовал на него?
— Помогите!
История, конечно, не из приятных, но тут нельзя было удержаться от хохота. А между тем загудело над самым ухом мистера Скотта, и все, вместо того чтобы спешить на помощь, бросились прочь.
А дело обстояло просто: Брук ступил ногой в осиное гнездо, за что и был наказан.
Ну и бранился же он! Всем досталось: и осам, и какаду, и папуасам, и Новой Гвинее вообще. Попробуй тут смолчи, когда все лицо у тебя распухло, глаза заплыли и при взгляде на тебя никто не может удержаться от смеха! Особенно радовались Чунг Ли и Файлу, два врага, которые одинаково желали «добра» мистеру Бруку.
Так плыли несколько дней. За все время только один раз они встретились с папуасами. Из заливчика вынырнуло им навстречу несколько пирог, в которых было много людей, вооруженных луками и пиками. По всему их виду и жестам можно было судить, что намерения у них воинственные.
Но, едва услышав выстрелы, они все разбежались.
— Мне уже начинает казаться, что если так пойдет дальше, наша экспедиция будет простой прогулкой, — сказал Скотт.
— Хорошо говорить, когда мы сидим «дома» и у нас под рукой есть оружие, даже пулемет, бомбы и газы. На суше будет не так легко, — возразил Кандараки.
В другой раз всех встревожил крик боцмана Старка:
— Смотрите, смотрите: человек на коне!
Если бы у нас закричали: «Смотрите, слон на самолете!» — это произвело бы меньшее впечатление, чем тут слова: «человек на коне».
Дело в том, что на Новой Гвинее совсем нет лошадей. Только на побережье можно было встретить двух-трех, завезенных европейцами. А появись лошадь тут, в глубине острова, папуасы были бы перепуганы не меньше, чем мы при виде какого-нибудь фантастического чудовища.
Все навели бинокли в ту сторону, куда показывал боцман, но ровно ничего не могли разглядеть.
— Это тебе померещилось, — сказал Старку Кандараки.
Но тот клялся, что отчетливо видел, как на пригорок поднялся всадник и скрылся за деревьями.
Как ни всматривались, как ни прощупывали биноклями всю местность в той стороне, где Старк заметил всадника, — никто больше ничего не увидел. Так и решили, что боцмана подвели глаза. А он даже вскипел:
— Да что я — ослеп или пьян? Глаза еще мне никогда не отказывали.
Правда, у старого морского волка глаза были не хуже иного бинокля, но ведь не может же быть невозможного. Как сюда попадет европеец на лошади? А если это был папуас, то откуда ему взять лошадь?
Еще через несколько дней справа открылась другая река, нисколько не меньшая, чем та, по которой плыли наши путешественники. Это был Стрикленд — приток реки Фляй. Значит, оставалось плыть половину пути.
Тут миссионер сказал, что он хочет сойти на берег.
— Вы ведь говорили, что вам надо до верховий, — сказал Старк.