Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра
Шрифт:
Как-то раз Руперт пригласил меня к себе обедать. Мы поехали в метро, а потом поднялись по Хэмпстедскому холму к старому дому Руперта. Я лично взял бы такси, но Руперт всегда старался жить так, как живет большинство людей (иногда он в этом отношении даже перебарщивал), на что у него уходило много времени и сил.
Мать Руперта приехала из Оржеваля, возле Парижа, чтобы переписать на него все отцовские акции, доходы, страховые полисы, текущие счета и прочее наследственное имущество, которое Руперт передал ей пятнадцать лет назад. Дело было узкосемейное, деликатное, но они открыто его обсуждали за обедом, и мне поначалу
— Твой отец? — с удивлением переспросила она.
— Ну конечно, а чей же еще?
— Не раздражайся. Ты меня о нем никогда не спрашивал.
— Мне просто интересно, — успокоил он ее.
— Он был похож на тебя и привычками, и упрямством, и красивыми голубыми глазами, он был таким же порядочным и честным, как ты; но вот в легкомыслии он тебе уступал.
— Ну и слава богу, — сказал Руперт. — К сожалению, молодым я его не помню.
— Да, ты помнишь его в последние годы жизни, когда он стал жертвой семейных неурядиц среди Ройсов, — загадочно проговорила Кристина Ройс. — Но почему ты вдруг так этим заинтересовался? Прошло столько лет…
— Я никогда толком не знал, что ему сделали Ройсы и в чем он был виноват сам.
— Какое теперь это имеет значение?
— Я собираюсь работать у Ройсов, и мне надо знать правду.
— Зачем тебе идти к Ройсам? Ты же не делец.
— Откуда ты знаешь, что я не делец?
— Не болтай глупостей. Ты с твоей щепетильностью в денежных делах… Какой из тебя коммерсант? Да и к тому же зачем тебе зарабатывать деньги? Я вот никогда этого не делала… Впрочем, войти в дело к Ройсам все-таки лучше, чем отказываться от денег вообще. Тебе надо подумать о Джо.
— Да, о Джо ему уже давно надо подумать, — твердо сказала жена Руперта. С этими словами она встала и вышла на кухню.
— А у тебя теперь гораздо больше денег, чем раньше, — продолжала Кристина. — Знаешь, сколько я для тебя их нажила за последние десять лет?
— Уйму…
— Пятьдесят восемь тысяч!
— Пятьдесят восемь тысяч чего? — спросила, возвращаясь, Джо.
— Фунтов, — ответила Кристина. — У Руперта теперь около трехсот тысяч фунтов, даже больше, а когда я умру, у него будет огромное состояние.
— Господи! — воскликнула Джо, ставя на стол горячую сковородку. — Я и не знала, что у него так много денег. Руперт, почему ты мне не сказал, что ты такой богач? Вот негодяй! — Она подошла к нему и обхватила руками за шею.
— Это капитал, Джо, — предостерегла ее Кристина. — Его нельзя трогать. Ни при каких обстоятельствах!
— Да я и не собираюсь ничего трогать! — весело отозвалась Джо. — Пусть бы только у нас, наконец, хватало денег и еще оставалось, чтобы их не считать!
— Ну, особенно ты их никогда не считала, — возразил Руперт.
— Ладно, не обижайся, — примирительно произнесла Джо. — Я хочу быть богатой!
— Тебе никогда не приходилось всерьез заботиться о деньгах, — стоял он на своем.
— Но ты вечно жаловался, что мы слишком много платим за центральное отопление, за телефон и что налоги скоро нас разорят.
— Ну что
— Когда ты повзрослеешь? — спросил Руперт.
— Но ведь в этом же и есть смысл богатства! — возмутилась Кристина. — Избегать уплаты налогов и не давать другим отнимать у тебя деньги. Люди такие мошенники. А как же тогда сохранить состояние? Вот чему тебе надо научиться, Руперт, а не коммерции.
Но он ее уже не слушал.
Джо и Кристина продолжали щебетать о деньгах, а Руперт все более и более замыкался в себе, словно выключил слух.
Тогда мне казалось, что о «поступает умно, но потом я понял, что это вредная привычка — она отгораживала его от Джо в трудную минуту, когда он особенно нуждался в поддержке. А такая минута настала, и я понял, что он сам не дал жене возможности прийти к нему на помощь.
Лично меня история с продажей судов русским не интересовала до тех пор, пока мы не отправились к мистеру Осипенко, возглавлявшему постоянную торговую миссию СССР в Великобритании.
Надо сказать, что в этот день, на который был назначен визит к Осипенко, Руперта вывело из себя одно небольшое происшествие. Он пришел мрачный и, не сняв пальто, схватил телефонную книгу, отыскал там номер, позвонил в полицейский участок Хэмпстеда и пожаловался, что как раз напротив его ворот стоит машина, откуда двое людей ведут наблюдение за его домом. Они сидят там уже три дня и либо собираются его ограбить, либо замышляют похитить его детей. Он сообщил номер машины и потребовал, чтобы полиция позаботилась убрать соглядатаев куда-нибудь подальше.
— Не может быть, чтобы они что-то замышляли против вас или против ваших детей, — недоверчиво заметил я, когда он повесил трубку. — Они бы не вели себя так нагло.
— В том-то и дело, — сказал он. — Но мои приятели из службы безопасности хотят внушить мне, что я в опасности.
Поэтому, когда мы в то утро пришли к Осипенко, вид у Руперта был довольно хмурый.
Осипенко жил — словно в отгороженном советском мирке — на сыром Хайгейтском холме, в старомодном готическом здании, к которому примыкал обширный парк с дорожками, посыпанными гравием. Красные ковровые дорожки, скрипучие ступеньки старого дома и русские лица переносили нас в Москву, где бьют кремлевские куранты. Забавно, но первое, что мы услышали, поднимаясь по лестнице, был как раз бой курантов — в передаче по радио.
Осипенко оказался тучным человеком с золотым зубом, и хотя я встречал немало англичан с золотыми зубами, мне это почему-то показалось чисто русской особенностью. Я допустил ошибку, в которую впадают многие западные люди: я ждал, что мистер Осипенко обрадуется или хотя бы взволнуется тем, что к нему пришли англичане. Но мистер Осипенко не проявил ни удовольствия, ни неудовольствия. Он вел себя как обычный деловой человек, и если бы не русская мебель в его кабинете и не русские шоколадные конфеты в голубых обертках, не русское печенье в вазе и русская водка в синих рюмках, все было бы такое же, как в любой другой стране.