сын
Шрифт:
В этом городе, где провела детство Тамара, у нее была школьная подруга, а у подруги наличествовал студент, лишивший ее невинности, о чем Асмик рассказывала то с гордостью, то со страхом. Однажды, когда Тамара осталась у нее ночевать, что время от времени случалось, ночью в окно забрался студент, и парочка занималась этим на скрипучем диване, не обращая на Тамару внимания. Когда все закончилось, подруга спросила: «А как же Тамара? Она тоже хочет». Студент покорно перешел с дивана на Тамарину кровать, лишил ее девственности и вернулся на место. Так продолжалось до утра, он переходил с кровати
Ее подруге было страшно заниматься этим одной, а в компании веселее. «Сейчас жалею, — вздохнула Тамара, — почему мы не догадались лечь втроем?» Авилов посочувствовал: да, это так просто, особенно если вначале посмотреть по телевизору. «Но ведь не поздно еще попробовать?» — вздохнула Тамара. Он положил ей на плечо руку и сжал покрепче.
— Нет, не поздно, — она смотрела на его губы жадно-недоверчиво. — Но при одном условии. Если ты со мной поделишься.
— Чем?
— Где рукопись, дорогая? Я сегодня был в больнице, и Павел Егорович… Как бы это сказать-то? Дал понять, что твой муж замешан в этом деле.
— Вранье. У старика инсульт, он не может говорить.
— Есть фотография, на ней можно показать.
— Димы нет на фото… — отрезала Тамара.
— В том-то и дело. Если бы не было, скажем, двоих, а тут все ясно. Нет одного.
— Старик не может подтвердить…
— Интересное дело. Когда-нибудь это пройдет, вылечится.
— А может, и нет?
Интонация Авилову не понравилась. Кто их разберет, восточных женщин. Они ведь и взрывать, и воевать горазды.
— Ну, в общем, как я понял, делиться ты не хочешь?
— Я так не сказала. Надо поговорить с Максимом. Он может не захотеть.
— Так поговори, — Авилов прихватил ее за тугую ягодицу, отпустил и слегка шлепнул. — Поговори. Иди прямо сейчас. Но долго не думай, а то я пожалуюсь плохому дядьке следователю, и он отправит красивого мужа подальше. Тогда любовь втроем не получится, да и вдвоем уже не получится.
Тамара ушла, странно оглядываясь, а он направился к кафе, потому что остался без обеда, а приближалось время ужина. Ну что, усмехнулся про себя Авилов, обманываем женщин одну за одной? Секс с Тамарой — это зоопарк.
В кафе сидел депутат с газетой, он тревожно посмотрел на Авилова:
— Вы были сегодня у..? — Авилов кивнул, давая понять, что понял, о чем речь, и застучал ложкой, призывая задремавшую Настю.
— Настроение у всех, как на похоронах, — сообщила она, по-кошачьи мило позевывая. — Не ест никто, все остается. Даже лохматые не едят, хлеба наломали и бросили.
Авилов в ожидании принялся насвистывать, потом запел: «Осень, в небе жгут корабли…»
— Вы что-то сказали? — депутат выглянул из-за газеты…
— «Что же будет с Родиной и с нами?» Это я пою.
Тот кивнул сочувственно. Из Авилова, в моменты душевных смут, выскакивали то стихи, то песни
Тамара, появившись наутро в кафе, была подозрительно взволнована, угостила его парным молоком и шепнула: «Завтра. Дай ему срок до завтра. Он долго думает, но решает справедливо».
К обеду его начало пошатывать и темнело в глазах. Он еле удерживался, чтобы не припасть куда-нибудь. Хотелось то прилечь прямо в кусты, то блевать. Он собрался добрести до больницы, чувствуя, что силы иссякают поминутно. С завистью поглядел на проезжавшую телегу и попытался махнуть рукой драйверу, но чуть не свалился наземь. Отдышавшись, вцепился в забор. Голова кружилась. Откуда-то возникла Нина, развернула мужика с телегой, и он повалился туда, как картофельный мешок, а продолжения не запомнил.
Мир пропал и являлся по частям: то руки, то кувшин, надвигающийся на лицо, то мокрая подушка под головой. То он брел до туалета, подпираемый сбоку, то снова оказывался на постели, находил под мышкой серебряный столбик, но не мог вспомнить, как этот предмет называется. Похоже на название растения, какое-то известное слово. Занавески на окне качались, пол ходил ходуном, все крутилось, иногда плавно, иногда приплясывая, горел-сиял самовар, от которого несло жаром. Около лица висели и звенели прозрачные трубки, рука лежала, привязанная к кровати. Вся постель была мокрая, а одежда сперва прилипала, а потом и вовсе исчезла, остались одни простыни. За окнами то темнело, то светлело, все шло быстро, не уследишь, время слипалось в ком.
Потом, много позже, возникло Нинино лицо, но уже не нахмуренное, исчезла вертикальная черта, пересекавшая лоб. Она улыбнулась с трудом, точно оттаяла изо льда, но он понял, что произошло что-то хорошее, например закончилась война. Все позади, и теперь можно улыбаться скудной улыбкой, разводя плотно сомкнутые губы.
Глава 9
Дар Изоры
Он обрадовался улыбке, потянул Нину к себе, погладил по волосам, она всхлипывала и говорила, что не отдавала его в больницу, боялась, что не выходят, боялась потерять. Так ведь люди и умирают, от нелюбви. Когда вдруг поймешь, что ты один, то можно и умереть, если никто не удержит силой. Тебя отравили, говорила она, очень сильно, еще скажется, сильно и топорно, лошадиной дозой. Капельницы ставила сама, умею с больными, муж болел. Авилов тихо, беспричинно радовался, щипало в носу, и казалось, что его заново родили…
Кто, спрашивала она, кто это сделал? Но ему не хотелось, чтобы уходило то, что он заполучил с такими мучениями, и он молча улыбался. Приходил следователь, принес молока. Авилова подташнивало от запаха картошки, но зверски хотелось есть, и он поел творогу. Серый крапчатый дождь за окном обещал счастье.
— Чуть не умер, — сообщил он Нине. — Уже отлетал, видел белое.
Он сидел у окна и смотрел на дождь, как вода сбегает из водостока, рябит поверхность лужи, спит в конуре абрикосовая лохматая собака, бесшумная, как природа.