сын
Шрифт:
— Это трудно представить. Я не девушка. — Авилов опустил голову.
— Я тебе желаю хоть раз побывать в этой роли. Чтобы ты понял, каково это. — Авилов понял, что сейчас она заплачет, а этого он вынести не мог. Ему было невмоготу, как будто мохнатое рыло осы где-то близко. Он переступил с ноги на ногу и признался.
— Наташа… Рукопись у меня.
— Так и знала, что она окажется у тебя!
Она села и быстро заправила отросшие волосы за уши. Авилов взглянул — уши были треугольные, как у индусов привилегированной касты.
— Почему? — Он позволил себе
— Потому что ты самый жадный и хитрый. По праву сильного. Кто смел, тот и съел. Прошу тебя, отдай ее мне. Пожалуйста, очень тебя прошу. Тогда я прощу все твои грехи.
— Зачем она тебе?
— Я знаю зачем.
У нее заблестели глаза. Равнодушия как не бывало, остался спортивный азарт.
— Так скажи.
— Нельзя, — она улыбалась.
— Так не пойдет. Скажи зачем, а я подумаю.
— А тебе зачем?
— У меня есть план, я же жадный. Тебе он не подойдет, он на грани фола, а ты девушка цивилизованная. Тебе-то она зачем? Для славы-успеха?
— Конечно. Не продавать же.
— Продать лучше. Это реальные деньги. А слава что? Сегодня есть, а завтра поскользнулся или забыли.
— Ты в этом не рубишь!
— Зачем сложности, если есть прямой ход на деньги? — Авилов недоуменно пожал плечами.
— Прямая — самое краткое расстояние между двумя точками, от колыбели до могилы. Это не жизнь, а арифметика.
— А по-твоему, она синусоида?
— Ну, она — это… Это… — она провела круг двумя руками. — Она должна манить риском. Да ладно, что тут разводить турусы на колесах, отдашь рукопись?
— Ты в распыл пустишь. По-пустому.
— А ты на дело? «Мицубиси» купишь?
— Зачем? Куплю земли, построю тут особняк и буду стихи валять.
Наташа после секундного столбняка захохотала так, что все закончилось кашлем.
— Что смешного? — обиделся Авилов.
— У тебя не получится! Не получится!
— Это еще почему?
— Ну дурачок! Думаешь, поселился в этом месте, так и стихи в голове завелись?
— А вдруг? Надо попробовать.
— Не может быть, что ты такой ребенок. Ты меня морочишь. Ну откуда в тебе стихи, на пустом месте не растет, это или накопленная культура, или ген творчества, он семейный, как у Бетховена.
— Ладно, понятно. Хорошего ты обо мне мнения! Значит, пустое место… Подумай сама, на что потратить рукопись? Ни на что. Только обратно в стихи, свое к своему!
Авилов ушел, размышляя о славе. Если добывать славу для денег — это перевертыш, потому что деньги снова надо пристраивать, чтоб приносили прибыль, и караулить, не спуская глаз. А если добывать деньги, чтобы заработать славу, это получше. Когда деньги для увеличения массы — это тупо. Лучше, когда для чего-то другого. Для слабых, распадающихся желтых листков с наклонным почерком, на которые опасно дыхнуть? Пока жизнь в листочках есть, все хорошо, все спокойно, мы не погибнем, будет все, как ты захочешь, будет мир у ног твоих! Главное, чтобы этот фокус не потерялся. Надо проведать Шурку, как он там, с наследником Довлатовым? Шурка умный, хотя иллюзионист.
Но какова Наталья? Меняет прощение на рукопись, мужчину на журналистскую славу. С паршивой овцы, то бишь подлого любовника, хоть шерсти клок. А хорошенькая, как ангелочек. Такая внимательная девочка. Пустая душонка, что ли? Лучше, чтобы она плакала или радовалась рукописи? Женщина она или кто? Буратино. Буратино всех победит! Потому что дерево. Чтобы понять человека, лучше посильнее обидеть. А прежде чем жениться, надо попробовать развестись.
— Ну что, — спросила Нина, — был у Натальи? — Авилов оборвал свист.
— Был.
— И как она?
— Поправляется.
— Простила? — Авилов напрягся.
— Почти заплакала.
— Но не заплакала?
— Нет.
— Значит, не простила.
— Не хотелось бы с одной женщиной обсуждать другую.
— Смысла нет, — согласилась Нина. — Живем вместе, что обсуждать. И так понятно. Но все равно думаешь, почему выбрали тебя, а не другую. Или почему выбрали другую, а не тебя.
— Не знаю почему. И думать не хочу.
Так случилось из-за тысячи причин. Почему среди толпы замечаешь одного человека, и именно этого? Если над этим думать всерьез, жизни не хватит. Потому что он хромой. И все. А чем интересен хромой — это для психиатров, этого Авилов терпеть не мог. Дурак найдет какую-нибудь зацепку и все смахнет. Останешься голым, без штанов и без стихов. Одни кишки. Нет, он за тайну, за приватные отношения, за безрассудную любовь американских леди к своим идиотским собачкам…
Вокруг прогрессировала шпиономания. Авилов не спускал глаз с депутата: как бы не сорвался с крючка, плюс его тревожила Тамара — тоже может вытворить что угодно. За ним шпионила тонкорунная Зоська, все время попадаясь в укромных уголках, и строила аметистовые глазки. Тамара буровила двоих: корчила депутата и метала стрелы в Гену.
С депутатом ударили по рукам, место и время сделки было назначено. Днем съездили в город и оформили обязательства по передаче акций. Рукопись пришлось отложить на позднее время суток, чтобы не помешали. Когда стемнело, как подростки в кустах, передали бумаги. Авилов получил гарантию будущих акций, а депутат избавился от рукописи. Сделка удалась.
Авилову оставалось найти способ вернуть рукопись в музей, то есть подкинуть человеку невинному, который понесет ее туда, куда следует, не сойдя с маршрута. Тут ему пришлось поломать голову. Вначале он подумывал о Марье Гавриловне, но у ней птички в голове, забабахи. Разве что напрямую следователю? Чтобы он сам, желательно при свидетелях, ее и обнаружил. Разве что так.