Сыновний бунт
Шрифт:
— Правильно, Ваня, что не забыл про травку и про сурепку.
— Веселые будут Журавли!
— Пойдут дожди, зазеленеют наши крыши так, что хоть сенокос устраивай!
— Крыша крышей, а какая высота жилища?
— В комнате от пола до потолка — два с половиной метра, — ответил Иван. — Высота двух этажей и крыши — около шести метров.
— Подходяще!
— У тебя, сват, какая высота твоей хатыны?
— Сижу — ничего, а встану — приходится голову нагибать.
— У тебя же саженный рост!
— Товарищи, кто хочет высказаться? — спросил Закамышный. — Или у кого есть вопросы?
— У меня есть! — отозвался все время молчавший Шустов. — Есть вопрос!
— Оппозиция голос
— Считай, пропала вся наша обедня!
— Давай, давай, Шустов!
— У него не вопрос, а возражение!
— Ему не привыкать возражать…
Шустов сидел возле стены, по-горски поджав ноги. Поднялся нехотя, тяжело и, сутуля плечи, подошел к веранде.
— Одобряю все, что тут излагал нам архитектор! — Худые его, плечи расправились. — Дело стоящее, людям будет большая выгода в жизни… И скажу ещё. Слушал я наметки молодого Ивана Книги и говорил сам себе: молодец, Иван! И мы тут с вами в наглядности убедились, что сын умнее своего знаменитого папаши. А о чем говорит то, что мы собрались в этом дворе без хозяина и без председателя колхоза? И сами, без Ивана Лукича, обсуждаем такие важные колхозные дела? Все это лишний раз в наглядности показывает, что старый Книга испужался смелых планов молодого Книги… Струсил и сбежал… Я кончил!
Поднялся шум, выкрики, понять которые было трудно.
— Ивана Лукича не касайся!
— Тут что-то не то! Ежели Шустов одобряет…
— Шустов зря не одобрит!
— Товарищи! — сказал Закамышный. — Кто еще просит слово?
— Есть вопрос денежный! — крикнул кто-то из толпы. — Сколько потребуется грошей? Таковой подсчет имеется?
— Все строительство в Журавлях и на двух хуторах, с зелеными насаждениями, с благоустройством улиц, домов, с шоссейной дорогой от Янку-лей до Птичьего, — отвечал Иван, — потребует примерно тридцати двух миллионов рублей. По три миллиона двести тысяч в год.
— Сколько уйдет на жилища?
— Примерно половина.
— Попутный вопрос! Тот метр жилища, каковой, Иван Иванович, ты обрисовал нам, сколько потребует рубликов?
— Около шестисот, — сказал Иван. — Но можно и удешевить, если механизировать строительные работы.
— Да… Дороговато!
— Чего дороговато? Умножь шестьсот на пятьдесят. Думаешь, Лысаков или Гришка Книга меньше вбухали в свои дома?
— Не согласный я! — пискливо, с хрипотцой крикнул Игнат Антонов, стоя на погребе. — Не согласный я и прошу слово!
— С чем, дедусь, не согласны? — спросил Закамышный.
— С кумом Антоном мы несогласные!
— Может, не согласный с Шустовым или с проектом? — Закамышный развел руками. — А при чем тут твой кум?
— Зараз поясню. — Игнат спустился с погребка, как с холмика, подошел к веранде и повернулся к собранию. — В том-то, граждане, вся и штука, что мы с кумом несогласные! Послушайте и войдите в наше бедственное положение… Мы с кумом поджидали того часу, когда нас поселят в удобную квартирку. Сколько разов приходили в Журавли поглядеть: что рисует сынок Ивана Лукича? Надеялись в скором времени переселиться в Журавли и зажить спокойной жизнью… А что получается? Вербовцы и куркульчане, выходит, лучше нас, их переселяют в Журавли, а мы как горевали на хуторе, так и останемся там. А перед законом все мы равные! Так почему вербовцы и куркульчане перемещаются в Журавли и вселяются в красивую жизнь, а нашему Птичьему достается одна асфальта? Не годится, Ваня, такой твой диплом! Мы с кумом первые, как только приехал Иван Иванович, на полной сознательности отрешились от собственности. Не захотели возводить свои домишки, так как всей душой потянулись к той счастливой жизни, которую нарисовал Иван Иванович… А получается то, что нас в ту жизнь не пущают! Вот,
Во дворе поднялся такой шум и возникло разом столько возгласов, что толком разобрать, кто о чем говорил, было невозможно. Собрание разделилось на две половины: одна стала на сторону кумовьев из Птичьего и готова была хоть завтра начать сносить хутора и строить новые Журавли, другая считала, что хотя дело это и важное, но торопиться и пороть горячку не следует. Нужно все обдумать, обсудить…
— Братуха! — крикнул Григорий, прячась за чужие головы. — Слышишь, братуха! Ни твои чертежи, ни та заманчивая квартирка с клозетом мне и даром не нужны! И никому, кроме этих выживших из ума стариков, твоя затея не нужна!
— Гришка взбесился!
— Без Ивана Лукича ничего решить мы не можем, — командирским баском сказал Лыса-ков. — Погалдели, потолковали, а решать будем на правлении…
— Тебе хорошо решать на правлении. У тебя своя скворешня стоит! А мы все можем решить!
— Ежели народ пожелает…
— Погодите! В самом деле, почему среди нас нет Ивана Лукича?
— Шустов же тебе сказал: испужался Иван Лукич…
— Не может того быть! Иван Лукич не из пужливых…
— Решать без Ивана Лукича!
— Игнат и Антон, какое ваше предложение?
— Им подавай красивую жизнь!
XIX
Кто бывал на колхозных собраниях, тому знакомы и этот разноголосый говор, и выкрики с мест, и развеселый шум-гам, и галдеж, и разговор хором. Если же говорить о журавлинцах, то люди тут особо крикливые, и поговорить на любой сходке они мастера. Собрания тихие, молчаливые, когда речи не говорят, а читают, и читают скучно, когда члены президиума, прикрывая ладошкой рот, либо зевают, либо сладко дремлют, обняв ладонями голову, — такие мирные, убаюкивающие собрания в Журавлях давно вышли из моды. Тут любят сходки горячие, шумные, похожие на спектакль, когда ни один человек не заскучает и о сне не подумает. Любят сходку бурную, как речка в разлив, и крикливую, как базарная площадь, и веселую, как свадьба…
Таким и было собрание во дворе Ивана Лукича. Страсти тут разыгрались и так разошлись, что Яков Матвеевич перестал усмирять людей. Он сам то смеялся, слушая какую-либо тетю Дусю, то, махнув рукой, терпеливо ждал, пока собрание само по себе успокоится, и тогда предоставлял слово новому оратору. Выкрики с мест не умолкали. Даже такого опытного говоруна, как Ефим, забросали репликами, и он, бедняга, не знал, что отвечать… Только Иван был молчалив и грустен. Не ждал, что журавлинцы станут говорить о его дипломе так, точно им необходимо тут же решить: одобрить его или отвергнуть, забраковать. Чуткое к чужим замечаниям ухо Ивана в разноголосом говоре улавливало то, о чем сам он раньше и подумать не мог; что ему нужно либо исправить, либо дополнить… Пожилая женщина, с болезненным, худым лицом, подошла к веранде и, не прося слова, сказала:
— Ваня, сынок, послушай, что я тебе скажу… И ванночки, и нужнички, и там все иные удобства придумал правильно. Мы тоже люди и от счастья своего не откажемся… Но как же, сынок, быть с коровой? В тех своих чертежиках про корову забыл. Куда ее притулить? В спальню?
Полетели возгласы со всех сторон:
— Тетя Дарья, привыкай жить без коровы!
— Как рабочие? Пошел в магазин, подоил…
— Нас с рабочими не равняй! Мы без коров не проживем!
— А ведь верно подметила Дарья! Почему в таком важном деле про корову забыли?