Сыновья Ананси (Дети Ананси) (Другой перевод)
Шрифт:
– Я принесла, – сказала миссис Хигглер. Она предъявила коричневый бумажный пакет и достала из него четыре пластиковых пакета с застежкой, в каждом из пакетов было что-то вроде песка или засохшей глины, все разного цвета. Она высыпала содержимое пакетов по четырем углам стола.
– Рада, что хоть кто-то меня слушает, – сказала миссис Данвидди.
Мисс Ноулз зажгла свечи, не забыв отметить вслух, как замечательно горят пингвины, как они красивы и забавны.
Миссис Бустамонте разлила оставшийся херес – каждой по бокалу.
– А мне? – спросил Толстяк Чарли, хотя ему вовсе
– Нет, – твердо сказала миссис Данвидди, – ты не получишь. Тебе расслабляться рановато.
Она достала из дамской сумочки маленькую золотистую коробочку для таблеток.
Миссис Хигглер выключила свет.
Они впятером сидели за столом при свечах.
– А теперь что? – спросил Толстяк Чарли. – Возьмемся за руки и вызовем чей-то дух?
– Не возьмемся, – прошептала миссис Данвидди. – А от тебя я больше ни слова слышать не хочу.
– Извините, – сказал Толстяк Чарли, сразу же пожалев об этом.
– Слушай, – сказала миссис Данвидди. – Ты пойдешь туда, где тебе могут помочь. Несмотря на это, никому ничего не отдавай и никому ничего не обещай. Понял? А если тебе придется кому-то что-то отдать, удостоверься, что взамен получишь что-то равноценное. Понял?
Толстяк Чарли хотел было сказать «понял», но вовремя спохватился и просто кивнул.
– Это хорошо.
С этими словами миссис Данвидди начала немелодично напевать своим старым-престарым голосом, надтреснутым и дрожащим.
Мисс Ноулз вторила чуть мелодичней. Ее голос был выше и сильнее.
Миссис Бустамонте не напевала. Она шипела, прерывисто, словно змея, которая обнаружила в напеве ритм, вплелась в него и тащилась чуть позади.
Вступила и миссис Хигглер, но она не напевала и не шипела. Она гудела, как муха у стекла, производя языком и зубами звук такой странный и неправдоподобный, будто у нее во рту, за зубами, жужжала, пытаясь выбраться, горстка злобных пчел.
Толстяк Чарли не знал, должен ли и он присоединиться, понятия не имея, какой звук ему издавать, поэтому сосредоточился на том, чтобы просто сидеть и не слететь с катушек от этого шума.
Миссис Хигглер швырнула в чашу с хересом и травами щепотку красной земли. Миссис Бустамонте швырнула щепотку желтой.
Мисс Ноулз – коричневой, а миссис Данвидди мучительно медленно наклонилась и бросила туда комок черной грязи.
Миссис Данвидди отхлебнула немного хереса. Затем, нащупав и выдавив артрозными пальцами, что-то достала из коробочки для таблеток и бросила в огонь свечи. На миг в комнате запахло лимонами, а затем, почти сразу, – горелым.
Мисс Ноулз, не переставая напевать, забарабанила по столешнице. Пламя свечей стало мерцать, на стенах заплясали громадные тени. Миссис Хигглер тоже начала отстукивать по столу, ее пальцы следовали другому ритму, более быстрому и ударному; два ударных рисунка сплелись, образовывая новый ритм.
В голове Толстяка Чарли все эти звуки смешались в один странный звук: гудение, шипение, жужжание и ударные. Голова закружилась. Стало смешно и неправдоподобно. В звуках, которые производили женщины, ему слышался звук дикой природы, треск гигантских костров. Пальцы растянулись как резиновые, ноги
Казалось, он парит над ними, надо всем, а внизу, за столом, попрежнему сидят пятеро. Одна из женщин махнула рукой и бросила что-то в чашу в центре стола, и вспыхнуло так ярко, что Толстяк Чарли на мгновение ослеп. Он закрыл глаза, но тут же понял, что толку от этого немного – даже с закрытыми глазами все вокруг было слишком ярким.
Жмурясь, Толстяк Чарли потер глаза и осмотрелся.
За его спиной скребла небо отвесная скала, часть горного склона. Перед ним столь же отвесный спуск: крутые склоны, обрыв. Он подошел к краю и осторожно глянул вниз. Он увидел что-то белое, и поначалу подумал, что это овцы, пока не понял, что это облака; большие белые пушистые облака, очень далеко под ним. Под облаками не было ничего: он видел голубое небо и, казалось, если продолжит всматриваться, увидит тьму космоса, а дальше – ничего, кроме холодного мерцания звезд.
Он отступил назад.
Затем повернулся и направился обратно к горам, которые делались все выше и выше, и были так высоки, что он не видел вершин, так высоки, что ему казалось, будто они падают на него, что они обрушатся на него и погребут навсегда. Он заставил себя опустить взгляд, не отрывать глаз от земли, и благодаря этому заметил отверстия в скалах, совсем близко от поверхности, дыры, напоминающие пещеры.
Пространство между горным склоном и обрывом – где он сейчас стоял – было, по его предположениям, не больше четверти мили в ширину: между каменными глыбами петляла песчаная тропинка с зелеными заплатками и – то там, то здесь – блекло-коричневыми деревьями. Тропинка шла вдоль горного склона, исчезая в далекой дымке.
Кто-то за мной наблюдает, подумал Толстяк Чарли.
– Эй, – крикнул он, запрокинув голову. – Есть здесь кто-нибудь?
Лицо человека, выступившего из ближайшего входа в пещеру, было гораздо смуглее, чем у Толстяка Чарли, смуглее даже, чем у Паука, зато его длинные волосы были темно-желтыми, и они обрамляли лицо, как грива. Вокруг талии он носил грубую львиную шкуру, так что со спины свисал львиный хвост, хвост рассек воздух и согнал муху с его плеча.
Человек прищурил свои золотистые глаза.
– Кто ты? – прогремел он. – И кто разрешил тебе здесь находиться?
– Я Толстяк Чарли Нанси, – сказал Толстяк Чарли. – Ананси-Паук был моим отцом.
Тяжелая голова кивнула.
– И зачем ты пришел сюда, дитя Компе [42] Ананси?
Кроме них и камней, насколько видел Толстяк Чарли, здесь больше никого не было, и все же он чувствовал, что их слушает много людей; многочисленные голоса умолкли, многочисленные уши навострились. Толстяк Чарли отвечал громко, чтобы каждый, кто слушает, услышал.
42
Компе (Compе) Ананси – одно из имен Ананси.