Сыновья Беки
Шрифт:
…Сколько времени прошло с тех пор! И чего только не приключалось с ним, чего только не вынес он, сколько одних пуль пролетело со свистом над ухом, а путь какой трудный и долгий!..
Вспоминая все свои беды, Митя хмурит брови. Он лежит на верхней полке, подперев кулаками подбородок, и смотрит в окно. Его очередь прохлаждаться на верхней полке. А внизу вон что делается: люди сбились в кучу, как цыплята под крылом квочки в холодный вечер.
После Мити полку займет Хасан, а сейчас он снизу смотрит на Митю, который за время пути стал ему как родной. Хасану даже кажется, что Митя похож на ингуша – и носом с горбинкой и смуглым худощавым лицом.
Путь Хасана к Кавказу тоже был очень трудным. Весть о свершении революции застала его в госпитале, куда он попал еще в конце лета после ранения в грудь. Рана была тяжелой, выздоровление наступало медленно. Дни казались нескончаемо длинными и мучительно однообразными. Но вот наступил конец томительному ожиданию – Хасан покинул госпиталь. Что делать дальше? О том, чтобы идти снова на фропт, пока не могло быть и речи: слишком он был слаб после столь тяжелого ранения…
Сосед по палате, русский солдат, провожая Хасана, махнул рукой и сказал:
– Подавайся-ка ты, брат, домой. Где его теперь отыщешь, твой полк? Да и на кой дьявол он тебе нужен? В селе твоем небось дел невпроворот. Я вот выпишусь – тоже домой подамся. В наших местах новая власть, ее теперь защищать надо. Это тебе не за царя-батюшку живот класть, свою, народную власть охранять надобно! У вас, я думаю, тоже богатеев скипули?…
Хасан недолго задумывался над тем, как ему быть: он твердо решил пробираться домой. К тому же ему повстречался солдат, который рассказал, что ингушский кавалерийский полк, в котором он служил, как и некоторые иные полки так называемой «дикой дивизии», в ранние осенние дни был снят с фронта и переброшен под Петроград. Солдат рассказал и о том, что ингуши воспротивились, категорически отказались выступить против революционного Петрограда и полк в полном составе вернулся во Владикавказ.
Тут уж Хасан не размышляя тронулся в путь. Чего только не перенес он! Дважды его арестовывали. Во время первого ареста, обнаружив у него в кармане наган, чуть не расстреляли – приняли за большевика. Спасся он бегством. Не раз и после жалела его пуля, не раз смерть обходила стороной.
На Дону Хасана задержали, взяли в казачье войско. Объяснили, что, мол, нет между казаком и кавказцем никакой разницы и что власть на Дону и на Кавказе будет одна, общая. Краснов, мол, не оставит кавказских казаков, ну и горцев, конечно. Дали Хасану коня и оружие. А когда он поинтересовался, какую власть охранять будет, ответили – новую. Хасан и решил: раз новая – значит, та, о которой они мечтали с Даудом. А Краснова посчитал за вождя красных. По фамилии. Решил, что и красных называют так оттого, что глава войска Краснов.
Но когда в одном селе казаки его войска расстреляли группу большевиков и их сторонников, Хасан понял,
Хасан встал и тихонько пошел по вагону.
– Куда ты? – спросил Митя.
– Хочу поискать, нет ли в поезде ингушей, расспросить, что творится у нас.
Все вагоны были до отказа набиты людьми. Запах пота, давно не мытых тел забивал ноздри. Во всех углах копошились и плакали дети. Трудно им было уснуть в этих душных и тесных вагонах. Какой-то солдат-инвалид в потертой шинели шел и пел себе под нос, протянув свою единственную руку. Остановившись перед Хасаном, он перестал петь и проговорил:
– Помоги, браток, подай калеке.
Хасан хлопнул себя по груди и по карманам брюк, дав понять, что денег у него нет; на последние он на одном из полустанков купил себе полбуханки хлеба. Солдат посмотрел ему вслед, покачал головой и сказал:
– Люди! Как же мне теперь жить, калеке? Ведь и не подаст никто. Не умирать же с голоду?…
Постояв с минуту, он махнул рукой и пошел дальше.
А люди, к которым он обращался, словно виновные в том, что сами бедны, опустили головы и ждали: скорее бы ушел, не тянул бы их за души.
Хасан нашел двух ингушей. Трудно передать, как он обрадовался.
На вопрос, откуда они едут, те ответили, что из России, из Тулы, а зачем туда ездили, не сказали. Да Хасан и не стал допытываться. Его интересовало другое: что нового в Ингушетии, как люди живут, какая там власть. Узнав, что в Ингушетии и в Чечне советская власть, он даже замер от счастья, а сообщение, что жители селений Алханчуртской долины поделили между собой помещичий скот и земли, еще дополнило его радость. Но узнал Хасан и такое, что огорчило его: казаки с горцами нет-пет да и схватываются между собой.
Двое ингушей заторопились. Поезд шел через Моздок, а им, оказывается, надо в Назрань, следовательно, придется в Прохладной пересесть на другой поезд.
Вагоны замедлили свой бег и остановились. Хасан тоже вышел из вагона.
– Вот и Прохладная, – сказал один из ингушей. – Опасное это место. Недавно здесь убили Караулова.
– А кто это? – спросил Хасан.
– Казачий атаман.
Назрановцы не досказали, кто и за что убил атамана. Путь им неожиданно преградили два вооруженных казака.
Оба ингуша были спокойны, ну а Хасан тем более.
– Вы ингуши? – спросили казаки.
– Да, – ответил идущий впереди.
– Идите к вокзалу! – сказал один из казаков, наставив наган. – За сопротивление и попытку к бегству – смерть!
Они бы, может, и оказали сопротивление или попытались бежать, но вокруг было слишком много казаков.
– Мы в руках божьих, – сказал старший из ингушей и направился к станционному зданию.
– Если бы не только мы, но и наши пожитки были в его руках, тогда бы еще куда ни шло, – сказал второй.
– Молчать! – оборвал казак.
Хасан не знал, куда их ведут и что они такого сделали, чтобы так их охранять? Хотя он-то, положим, сбежал из казачьего войска. Только откуда этим казакам знать об этом?
Поезд стоял долго. Казаки еще и еще рыскали по вагонам. Напрасно ждал Митя товарища. Разнесся слух, что троих арестованных расстреляли. Поезд в Моздок не пустили, завернули в сторону Беслана. А утром на стоянке в Назрани Митя рассказал местным жителям, что произошло накануне в Прохладной…