Сыновья Беки
Шрифт:
Дауд стоял внешне безразличный ко всему. Испуганные старики суетливо поднялись со своих мест. У белобородого нижняя челюсть так дрожала, что казалось, будто он непрерывно шепчет молитву и перебирает при этом четки.
Не произнеся ритуального приветствия «салам алейкум», Ази в упор уставился на Дауда.
– Не двигайся с места! Двор окружен! – скомандовал он.
– Здесь ничего такого не произошло, чтобы надо было окружать двор, – спокойно сказал Дауд.
– Не разговаривать! А ну, подойди поближе!
Ази разговаривал смело.
– Руки вверх! – рявкнул один из казаков и, повернувшись к своему напарнику, добавил: – Обыскать!
Тот спешился и подошел к Дауду. Рывком он сорвал с него пояс с кинжалом, после чего ощупал с ног до головы, но, ничего не найдя, спросил:
– Где твое оружие?
– Человек я мирный, ни с кем не враждую, зачем мне оружие! – ответил Дауд.
Вообще-то у Дауда была винтовка, но вчера, придя сюда, он на всякий случай завернул патронташ с винтовкой в мешок и закопал в сарае.
– А ну, связать ему руки, – скомандовал верховой казак. – Узнаем, какой ты мирный человек.
– И еще узнаем, из-под какого ты обрыва, – уже по-ингушски добавил Ази.
При этих словах Дауд невольно вздрогнул. Он вспомнил свой разговор с Соси. Только ему Дауд говорил про Бердыкель.
Значит, Соси – доносчик! Правда, и Гойберд был там, только он на такое не способен. Ах мерзавец этот Соси!
Когда Дауд, уже связанный, шел под конвоем казаков, Ази сказал:
– Из-за Суламбека, сына Гаравожа, пирстоп душу из меня тянет, теперь вот тебя нелегкая принесла!
– Пристав тянет, да вытянуть не может душу твою, а я ее вытрясу из тебя. И не только из тебя, еще из этой продажной суки, что живет вон в том дворе, – кивнул Дауд в сторону дома Соси.
– Ну, это мы еще посмотрим. А сейчас давай поторапливайся, там тебя ждут.
– И ты жди меня! Не забывай! Я еще вернусь за вашими душами…
Свесившись с седла, казак плетью стеганул Дауда по голове.
– Молчать!
Дауд обернулся, увидел в воротах Хусена.
– Хусен! Я вернусь! Скоро! Казак ударил еще раз.
– Сволочь, тебе же приказали молчать!
Дауд больше ничего не говорил. Казаки заторопили его. Впрочем, если он даже и сказал что-нибудь, все равно не услышать было из-за приближающегося зикара.
Улицы в Сагопши прямые, как натянутые нити. И главная улица, пересекающая все село, тоже прямая. Толпу, что возвращается с похорон, было видно еще издалека.
Казаки с Даудом свернули в другую сторону. Может, побоялись встречи с таким множеством людей?…
С кладбища возвращались еще быстрее, чем туда шли. И зикар звучал теперь уже совсем непротяжно, а очень даже отрывисто, торопливо как-то…
– Ла иллах, улилах, ла иллах, улилах… – выкрикивали люди и прихлопывали в ладоши.
Впереди толпы отдельно шли двое. Они особенно истово хлопали в ладоши и словно пританцовывали.
Так все вошли во двор. И оттого, что в доме уже было тесно, туда не заходили, сомкнулись в кружок и прямо
Скоро люди разошлись, но вечером опять пришли. Только теперь их было не так много и все поместились в доме. Два-три старика уселись на нарах, а остальные расположились в кружок прямо на полу – кто на войлоке, кто на циновке – и снова начали зикар.
Хусена постепенно совсем сморило, и он еле слышал голоса и даже почти не почувствовал, когда мать на руках вынесла его в сени и уложила на шубу Беки.
…Посреди двора стоял белый петух. Хусен хлопнул в ладоши, и петух взлетел на плетень и… закукарекал. Ему отозвался другой, со двора Соси, потом еще и еще. Скоро пели петухи во всем Сагопши. И в этом крике Хусен вдруг услышал голос отца: «Не оставляйте меня!» Кто-то подошел и положил руку на плечо Хусену. Мальчик поднял голову.
«Тебя отпустили?» – спросил он обрадованно, увидев Дауда.
«Конечно отпустили, я же ни в чем не виноват. Идем, идем за дади. Приведем его домой».
Они быстро поднимаются вверх по улице. И скоро перед ними как из-под земли вырастает Беки.
«Ты шел за мной! – говорит он, поглаживая Хусена по голове. – Молодец, сынок!»
«Дади, ты насовсем домой?»
«Насовсем, мой мальчик, насовсем».
Потом Беки стал складывать кости бычка, а Дауд помогал ему. Вот скелет уже готов, оставалось только натянуть на него шкуру, когда Хусен вспомнил о пузыре, который унес Тархан. Со двора Соси слышится барабанный бой. Это Тархан бьет в надутый пузырь. Хусен пошел к ним во двор. Едва завидя его, Тархан отбежал подальше, остановился, поднял над собой пузырь и закричал:
«На, возьми! Слышишь? Возьми…»
Но стоило Хусену чуть приблизиться к нему, он опять отбегал. И вот Тархан уже стоит на краю какого-то обрыва, высокого и такого крутого и ровного, будто срезанного единым ударом сабли.
Делать нечего, Хусен стал карабкаться. Нелегкая это задача. Цепляясь за что попало, Хусен с трудом поднимается вверх, туда, где стоит Тархан и помахивает пузырем. Вот уже совсем близко к цели, и вдруг откуда ни возьмись путь Хусену преградил огромный валун, похожий на лошадиную голову. Мальчик, как кошка, уцепился за выступ и подтянул ноги, хотел упереться во что-нибудь, но не нашел опоры и повис в воздухе. В страхе закричал и… проснулся.
Кругом темно. С минуту Хусен не мог понять, где он находится. За стеной пел петух, ему вторили соседские. Заплакал ребенок.
– Шш, шш, – успокаивал его женский голос. – И как я теперь буду с вами жить? О, чтоб сгорел этот Саад, сделавший вас сиротами.
«Это нани, – подумал Хусен. – А плачет маленький Султан, и за стеной поет наш белый петух. Выходит, все было только во сне? И дади нет дома, но он все еще просит не оставлять его – ведь петухи-то поют?!»
Сколько еще вопросов было в голове у Хусена, на которого так рано свалилось непосильное горе…