Сыновья

Бредель Вилли

Когда они в это сияющее воскресенье ехали из Вердена в главный город Дитмарша Хайде, приятно подгоняемые ветром, дувшим в спину, Вальтер сказал:

— Мы едем с тобой, Элли, по священной земле!

Они двигались рядом, велосипед к велосипеду, Элли положила руку на плечо Вальтеру, и он рассказывал ей о некогда свободолюбивых крестьянах, которые в пятнадцатом и шестнадцатом столетиях населяли земли у Северного моря между реками Эйдер и Эльба. Эти крестьяне были единственными, кто завоевал себе свободу и успешно защищал ее во времена, когда повсюду в Германии безраздельно властвовали князья и рыцари, кроваво подавляя всякое народное восстание, в том числе и великое восстание крестьян.

— Ты только подумай, Элли, всю первую половину шестнадцатого столетия, почти шестьдесят лет, существовала

Дитмаршская Крестьянская республика. Своей победой под Хеммингштедтом над рыцарским воинством короля Дании дитмаршские крестьяне положили ей начало.

— Они, вероятно, обладали большим численным превосходством над рыцарями, правда? — сказала Элли, мечтательно глядя вдаль на просторы плоской равнины, покрытой сухим кустарником.

— Наоборот. У крестьян было лишь несколько тысяч вооруженных воинов, тогда как на стороне князей сражалась почти тридцатитысячная армия. Одна только гвардия датского короля, так называемая «Черная гвардия», насчитывала шесть тысяч отборных наемников. И все же победили крестьяне. Знаешь, как они этого добились? Вот послушай! Они завлекли войско князей далеко в глубь страны, и рыцари, чванливые, мнившие себя непобедимыми, шли в этот завоевательный поход, как на парад. Поверх панцирей на них были праздничные одежды, и за собой они тащили огромный обоз, чтобы переправлять домой военную добычу, по их расчетам, чрезвычайно богатую, ибо намерены они были захватить в завоеванной ими стране все, что только возможно. Вражеское войско достигло Хеммингштедта. Здесь крестьяне наметили дать решительный бой, они открыли шлюзы и затопили низменность. На их счастье, поднялась еще и густая снежная метель, и рыцари, в панцирях, на тяжелых боевых конях с головой уходили под воду или затягивались топью. В эту непогодь княжеская пехота, не знавшая ни дорог, ни путей в незнакомой стране, пришла в полное замешательство. Крестьяне, вооруженные боевыми топорами и кольями, со всех сторон окружили вражеское войско, кололи и рубили рыцарей и их наемников. Датскому королю удалось с небольшой свитой бежать, а без малого тридцать тысяч его войска погибло, в том числе почти все рыцарство Гольштейна.

— Бог ты мой, как это ужасно! — воскликнула Элли.

— Конечно, ужасно, — согласился Вальтер. — Но если бы крестьяне не истребили рыцарей, рыцари уничтожили бы не только крестьян, но и жен их, и детей. Захватчикам не может быть пощады. Свободный народ, который хочет остаться свободным, должен защищать свою свободу.

В городе Хайде, когда они сидели в трактире на вытянутой в длину рыночной площади, Элли сказала, что ее удивляет, как это Вальтер ни разу не поинтересовался, что за диковинная птица она, откуда взялась, кто и что ее родные.

— Не такая уж я типичная коренная жительница Гамбурга, — прибавила она кокетливо.

— Да, что верно, то верно, — подтвердил Вальтер. — Легко может статься, что тебя баюкали волны каких-либо южных морей.

— Ну, не очень-то фантазируй, парень! Фантазии дешево стоят, — сказала Элли на чистейшем гамбургском диалекте.

За соседним столиком сидели крестьянские парни, выряженные по-воскресному. Они бесцеремонно таращились на смуглую, похожую на иностранку девушку с гладкими, черными, как воронье крыло, волосами, расчесанными на прямой пробор, и темными глазами. Когда они услышали, как она бойко отбрила своего спутника на гамбургском диалекте, они сначала ухмыльнулись и потихоньку захихикали, а потом разразились громким хохотом.

Элли крикнула им, опять-таки по-гамбургски:

— Чего вы хотите, ведь я же коренная гамбуржица!

Парни корчились от смеха. Один из них бил себя от удовольствия по ляжкам.

В этот летний воскресный день Вальтер услышал семейную историю, необычную даже для такого портового города, как Гамбург.

— Надо тебе сказать, что моя мать питала особое пристрастие к… ну, скажем, к южанам.

Отец Элли был малаец, моряк из Сингапура. Элли знала его только по фотографии. По ее описанию, это был худой, очень смуглый человек с крупным носом и густой черной шевелюрой.

— Думаю, что отец был матросом, хотя мама всегда утверждала, что он судовой офицер. В конце концов, он поднялся в ее воображении до капитана.

—

А у матери тоже такая экзотическая внешность? — спросил Вальтер.

— Ну да! — весело воскликнула Элли. — Это истинная жительница Гамбурга, светлая блондинка с голубыми глазами! От нее, правда, я унаследовала только оригинальную фамилию Шульц.

— Да, сумбурное у тебя было детство!..

— Мне было десять лет, когда в одну прекрасную ночь мама исчезла. Вероятно, уехала с каким-нибудь моряком за океан. Брат ее, дядя Тео — у него на Шармаркте гастрономический магазин, — взял меня к себе и вырастил. Он платил и за мое учение. Дядя Тео славный человек, мы непременно как-нибудь навестим его. У него такая бомба, скажу тебе.

— Что у него? — переспросил Вальтер.

— Голова у него — настоящий шар. Совершенно гладкая, почти ни одного волоска на ней.

Вальтер рассмеялся.

— У тебя, надо признаться, странные родители и родственники.

— Любишь ты меня такой, какая я есть? — спросила Элли. Глаза ее лукаво блеснули.

— Только такой, какая ты есть, и люблю.

III

В начале Вальтеру пришлись не по вкусу частые посещения художественных выставок, на которые он сопровождал Элли, а если к ним еще присоединялись ее коллеги, тогда он уж просто скучал. Но зато Вальтер научился многому, чего до тех пор не знал. А Элли стала бывать там, куда раньше не заглядывала. Однажды, когда прибывшая из СССР русская футбольная команда играла с командой немецкого рабочего спортивного общества, Элли послушно сидела рядом с Вальтером на стадионе в Хохенлуфте, среди огромного множества людей. Зрители занимали ее гораздо больше игроков. Какое упоение игрой! Какие страсти! Как внезапно, только потому что какой-то игрок несся за мячом через все поле, сотни, тысячи зрителей вскакивали с мест, кричали, ревели, размахивали руками. Она веселилась, глядя на эти толпы взбудораженных людей.

Когда они возвращались с матча, Вальтер спросил, пойдет ли она еще когда-нибудь на футбольные состязания. Элли энергично кивнула.

— Да! Это очень интересно, — сказала она. — Я и не знала, как это занятно! В следующий раз захвачу с собой этюдник.

В партию Элли не хотела вступать, но заявила:

— Мое место там, где рабочий класс. Ведь я работница, я зарабатываю на жизнь трудом рук своих. Всех, кто живет за счет труда других, я презираю.

Политические собрания она все же посещала неохотно, ходила на них только ради Вальтера. И тут тоже ее не так интересовали выступления, как аудитория. Обычно она сидела и наблюдала, изучала лица, движения, жесты и украдкой делала зарисовки, наброски.

Как-то в зале у Загебиля был предвыборный митинг, устроенный коммунистической партией, и Вальтер сидел в президиуме. Выступал Эрнст Тельман. Он говорил о предстоящих выборах в гамбургский бюргершафт, и Вальтеру было поручено написать для завтрашней газеты отчет об этом митинге. Из президиума Вальтер видел в зале, среди множества голов, продолговатую, темную, низко склоненную головку Элли.

«О боже, она спит», — подумал он. Когда бы он ни посмотрел в ее сторону, он видел все так же склоненную голову. Голос у Тельмана, право же, не был тихим; наоборот, Тельман очень громко и сильно бросал в огромный зал фразу за фразой. А она спит. Неужели то, что он говорит, кажется ей пустяком? Вальтера, правда, успокаивала мысль, что Элли обещала на выборах голосовать за коммунистический список, но он не мог понять такого пренебрежения к речи и личности Тельмана.

После митинга, как было уговорено, встретились на углу, у аптеки, против Городского театра.

IV

— Скажи, Элли, ты спала на собрании? — спросил он.

— Нет!

— Ты, значит, слышала, о чем говорил Тельман?

— Нет!

— Ну, знаешь!..

— Я рисовала, — сказала она, удивляясь, как это он все еще не понял, что ее интересует. — Вот, гляди!

Она протянула ему листок.

Вальтер увидел Эрнста Тельмана, стоящего на трибуне в характерной для него позе. Превосходный рисунок! Сама жизнь! Вальтер никогда такого замечательного портрета Тельмана не видел.