Сыновья
Шрифт:
— Ну и радуйся. А мне не до этого. Только бы нам не опоздать. А вдруг совещание уже кончилось? Что тогда? Тебя, я вижу, это совсем не волнует?
— Глупости! Как это может не волновать меня?
— Ну, тогда бежим.
Юноша устремляется вперед, подается то вправо, то влево, стараясь не задеть гуляющих, минует сначала Старый, затем Новый Юнгфернштиг и быстро идет вдоль ряда густых, развесистых каштанов.
Только на Большой Театральной он, остановившись, оглянулся. Не отстала ли его спутница? Но нет, она нагоняет его,
— У-ух! Как же ты летишь!
И вот они сидят на скамье в полутемном коридоре и ждут. За высокой дверью, украшенной богатой резьбой с символическими изображениями различных ремесел, идет совещание представителей социал-демократической партии и профессиональных союзов. Вальтер, приложив ухо к двери, отчетливо различает хриплый клохчущий голос Шенгузена, в минуты возбуждения подымающийся до визга.
— Хорошо, что они еще не разошлись.
Пауза.
— Согласится ли он? От этого все зависит.
— Прижму-ка я большие пальцы на счастье! — И она показывает ему свои маленькие кулачки с крепко зажатыми внутрь большими пальцами.
— Ну конечно, теперь нам нечего беспокоиться! — говорит он снисходительно.
Они сидят и ждут…
Скучно, однако, все время сидеть со сжатыми кулаками. Она начинает приглаживать растрепавшиеся от беготни волосы. Кокетливым жестом перебрасывает косы на грудь, распускает их и вновь заплетает.
— Не забудь только, что зал надо получить бесплатно, — напоминает она.
Юноша, задумчиво глядевший в одну точку, неожиданно резко, почти грубо набрасывается на нее:
— Эти переговоры вообще дело Гертруд. Ее прямая обязанность.
Девушка проводит руками по косам и спокойно возражает:
— Ты ведь слышал, что она сказала. Теперь все не так просто. Мы сами должны похлопотать, иначе ничего не выйдет.
Он явно с этим не согласен и жестом выражает свое недовольство, но молчит и упорно рассматривает массивную, светлого дуба дверь, всю покрытую забавными фигурами: здесь и пекари в высоких колпаках, и плотники, взбирающиеся на леса, судостроители, мастерящие лодку, литейщики с большими литейными ковшами, печатники, стоящие перед наборными кассами…
— Надо решить, — говорит она, — кто начнет, ты или я?
— Ты ведь староста группы. Разумеется, начинать тебе.
— Совсем не разумеется. Ведь литературной секцией ведаешь ты. В сущности, это твое дело.
— Ну что ж! Пусть так.
Оба долго молчат.
Потом, уже гораздо мягче, она говорит:
— Гертруд рассказывала, что он неравнодушен к молодым девушкам. Может быть, я ему понравлюсь?
— Желаю успеха.
Она осторожно, искоса взглядывает на него.
— А не сделать ли книксен?
— Что… что ты сказала? — Юноша резко повернул голову и в упор посмотрел на нее. Глаза его стали совершенно круглыми. — Ты в своем уме?.. Ты… ты хочешь так унизиться? Заявляю тебе — старостой после этого тебе не бывать! Это уж будь уверена. Полная
Она улыбается и ничего не отвечает.
Он все еще качает головой:
— Книксен! Что придумала!
Помог им — о чем они, конечно, и не подозревали — один из представителей левого крыла. После его выступления Шенгузен прервал заседание, он хотел до принятия резолюции проконсультироваться по телефону кое с кем из отсутствующих членов президиума. У двери ему преградил дорогу представитель профсоюза печатников, Ян Овердик.
— Луи, там, в коридоре, тебя дожидаются двое… от молодежи… Парнишка и девушка. Они хотят поговорить с тобой.
— Не могу! У меня нет ни минуты! Ну и заседание! Сплошные неприятности! Ты же сам знаешь…
Он собирался уже улизнуть.
Но от Овердика не так-то легко отделаться: у него в молодежной организации дочь, и он знает, с каким поручением пришли Вальтер и Грета.
— Да ты, по крайней мере, выслушай их, Луи. Славные ребятки. Воскресенье, а они сидят и ждут тебя полдня. Пойдем! — И он потянул за собой упиравшегося Шенгузена.
— Ну, ребята, выкладывайте, что у вас на душе. Вот товарищ Шенгузен, к которому вы так рвались. — И Ян Овердик подтолкнул девушку вперед.
Шенгузен между тем обдумывал очередной ход против левых. Не назначить ли новую редакционную комиссию?
От сильного смущения маленькая Грета все-таки присела в глубоком реверансе. Она заговорила, запнулась, снова начала. Наконец поток слов прорвался:
— Товарищ Шенгузен, мы хотели вас просить, нас послала моя сестра Гертруд, у нас, знаете, родительский вечер, и мы давно уже готовимся, и теперь нам нужен зал, как раз к следующему воскресенью, — на воскресенье вечером, и моя сестра Гертруд говорит…
Вальтер бесцеремонно и довольно энергично оттолкнул свою приятельницу, выступил вперед, прямо посмотрел в лицо влиятельной особе, глядевшей куда-то поверх его головы, и без малейшего оттенка просительной любезности в голосе сказал:
— На следующее воскресенье у нас назначен родительский вечер. Я староста литературной секции. Мы к вам — от нейштадской группы. Нам нужно подходящее помещение, и мы просим предоставить нам большой зал. Мы будем аккуратны и, как кончим, так сразу все и уберем. Вам, право же, нечего беспокоиться.
Ян Овердик растроганно улыбнулся. Родительский вечер? Шенгузен внимательно, строго посмотрел на юношу и недоверчиво насупился. Вечер молодежи? Время военное. У него, Шенгузена, принцип — как можно меньше каких бы то ни было вечеров и собраний. Он раздраженно спросил:
— Что там еще за вечер такой?
— Родительский. Программу мы уже подготовили.
— А тема какая?
— Тема?.. Немецкая песня, товарищ Шенгузен, — робко сказала Грета.
— Да, — подтвердил Вальтер. — Я сделаю доклад. Потом мы споем несколько песен. Мы все прорепетировали.