Сыновья
Шрифт:
— Браво, господин тайный советник!
— Чудесно сказано, господин тайный советник!
— Вероятно, господин тайный советник уже в войну семидесятого — семьдесят первого года был в чине капитана?
— Обер-лейтенанта, господин директор! Еще совсем зеленым юнцом был. Да, было времечко. На мой взгляд…
— Тогда разрешите, господин тайный советник Берген, поднять бокал и выпить за бывшего обер-лейтенанта Бергена. И грянем в его честь трижды — ура-а-а! ура-а-а! ура!
Хозяин кафе, Фридрих Иенсен, обмирая от страха, вбежал в комнату и приглушенным, умоляющим голосом заныл:
— Господа, прошу вас! На улице слышно каждое слово. Не успеешь оглянуться — и от моего кафе останутся щепки.
Испуганные
— Тш! Господа! — предостерегающе прошептал Папке. — Осторожней! Нельзя дразнить чернь! Тш…
III
Жизнь, взбудораженная, растревоженная, вновь потекла по старому проторенному руслу. Люди старались забыть войну, не замечать революции, а республику принимать как совершившийся факт.
Людвиг и Отто Хардекопф вспомнили о матери, их жены — о невестке Фриде, всегда готовой прийти на помощь. И зять, полагали они, теперь, когда он потерпел крах, будет доступней и обходительней.
Они жестоко ошиблись. Карл Брентен наотрез отказался от встреч с братьями жены, знать их не желал. Не столько за их равнодушие к его судьбе во время войны, сколько за то, что они остались социал-демократами. Остались, несмотря на все, что было, несмотря на союз социал-демократических вожаков с генералами, несмотря на засилье шенгузенов, несмотря на лживость и продажность социал-демократических бонз. Матиас и Хинрих — буржуа. И прекрасно! Они там, где им быть надлежит. Но Людвиг и Отто ведь рабочие! Нет, они тупицы, пустоголовые дурни, — уперлись в одну точку и ничему не научились, ни на пядь не сдвинулись с места. При одной мысли о них, об их поведении у Брентена закипала желчь.
Хардекопфы узнали, какого он о них мнения, и в отместку называли зятя взбесившимся мелким буржуа, без пяти минут большевиком, спартаковцем, террористом, анархистом, из тех, кто раскалывает и губит рабочее движение и путчами препятствует спокойному развитию по пути к социализму.
Фрида встречалась с братьями украдкой: муж ее заявил, что на порог их не пустит!
IV
В воскресенье, сейчас же после обеда, маленькое общество — Фрида, бабушка Хардекопф и крошка Эльфрида — двинулось в путь. На Альтонском вокзале их ждали в нарядных летних костюмах Отто и Цецилия.
Знойное солнце стояло в ясном голубом небе, но на берегу Эльбы было не очень жарко; с реки веяло прохладой, а густая листва деревьев на холмистом берегу давала тень. Сюда со всех сторон тянулись гуляющие. Пляж был усеян жадными до солнца и воды горожанами. Бесчисленные стайки резвящихся детей барахтались в тихо плещущей Эльбе.
Семейству Хардекопф-Брентен повезло; они нашли свободный столик в саду-ресторане «Вид на Эльбу». Все шумно радовались такой удаче; восхищались красивой местностью. Глазели на расположившийся в павильоне оркестр, который играл веселые мелодии, на гимнастические снаряды и облепленные детьми качели, на вспотевших кельнеров, которые пробирались между столиками, разнося пиво, лимонад и кофе с пирожными.
— Такое летнее воскресенье на Эльбе — настоящий народный праздник. Солнце! Музыка! Жизнь!
— Да, это верно. — Все дружно поддержали Фриду. Печали и невзгоды забыты. Всюду сияющие, довольные лица, музыка, смех. Народный праздник. Правильно сказано!
Отто снял соломенную шляпу и отер лысину. Маленький, с широким бритым лицом, он походил на подростка с головой старика.
— Ну и место же нам попалось — прелесть! Поглядите-ка на реку! Красота! Восторг!
Эльба кишела лодками и парусными суденышками. Широкие удобные финкенвердерские
— Как будто и не было войны, — сказала бабушка Хардекопф, очень, по-видимому, удивленная.
— Погоди-ка, — воскликнула Цецилия. — Вот как подадут пирожные, так сразу войну вспомнишь. Мука серая, да и крем подгулял.
— Здесь, у Штрювельса, все-таки еще вполне сносные пирожные, — возразил Отто. — А кофе отличный.
— Вы, значит, тут часто бываете?
— Да, пожалуй.
И вдруг — сюрприз. Появились Людвиг и Гермина, поглядывавшие по сторонам в поисках места. Вот так совпадение! Вот так встреча! Все сделали радостно-удивленные лица. Подумать только, сколько времени не виделись! Ведь годы прошли. Не шутка — годы! И вот в этакой толчее встретились. Бывает же!
Потеснились. Раздобыли стулья. Людвиг и Гермина привели своих двух ребятишек. Как они выросли! И очень мило выглядят в матросских костюмчиках.
Случайность? Старая Хардекопф переводила недоверчивый взгляд с одного сына на другого, затем — на невесток. Как же, случайность! Сговор это, меня не проведешь. Она поджала увядшие губы, неприступная, хмурая. Фрида толкнула ее ногой под столом и глазами сделала знак: улыбнись же поласковей!
Ладно, старайся, подлаживайся, дочь моя. Твое дело. А меня уволь. Забыть все, что было? Разве за долгие годы войны они хоть раз вспомнили о нас с тобой? Хоть один из них спросил, как живется старухе матери? Не голодно, не холодно ли ей? Если самим приходилось плохо, то пусть хоть участие выказали бы, хоть словом откликнулись. А теперь они — тут как тут, скроили любезные мины, как будто ничего, ровно ничего не произошло. Нет, нет, Паулина Хардекопф не умеет лицемерить, никогда не умела. И она сидела за столом так, будто, кроме дочери и внучки, тут никого и не было.
Но прошли те времена, когда Паулина задавала тон в семье, — теперь она последняя спица в колеснице. Раз она ни с кем не заговаривала, никто и к ней не обращался. Сыновья и невестки делали вид, что не замечают ее. Правда, это было не так уж просто: старуха нет-нет да и просверлит всех по очереди испытующим, выразительным взглядом, в особенности сыновей, которые стали только мужьями своих жен.
V
Да, все опять, что ни день, то больше, катилось по старой наезженной колее! И на заводе тоже. Вальтер обтачивал вентили, шпиндели, конусы — с меньшей охотой, чем прежде. Он чувствовал себя одиноким. Петера не было. Ауди пропал и не дает знать о себе. А Рут? При мысли о ней Вальтером овладевала какая-то странная слабость. Но он закусывал губу и старался не поддаваться. Эрнст Тимм был хорошим товарищем, отзывчивым, но скупым на слова. Искусством и литературой он мало интересовался, правда, на политические темы они говорили часто. Тимм был особенно подкован в вопросах милитаризма и в политической экономии. Однако на цеховых собраниях он никогда не выступал, хотя многие рабочие видели в нем своего достойного представителя.
В литейной лопнул ковш. Расплавленным металлом обожгло ноги литейщику Францу Лензалю. Пришлось ампутировать обе ступни; Лензаль навсегда потерял работоспособность.
В этот день на заводе только и говорили, что о литейщике Франце Лензале. То, что с ним стряслось, могло случиться с любым из них. Техника безопасности в цехах поставлена из рук вон плохо. Заводской комитет выразил соболезнование жене и детям пострадавшего.
На следующий день несчастный случай с литейщиком стал всего лишь одной из многих тем в разговорах. На третий день эта тема уже всем надоела. Через неделю о происшествии забыли.