Сыновья
Шрифт:
Возмущенные голоса доносились со всех сторон.
— Тише, тише, мальчики, — подняла руку Торн, — спокойно. Мы будем с каждым из вас беседовать в отдельности и всех выслушаем.
Она повернулась и, увлекая за собой мужчин, вышла.
— Мужики, честное слово, они что-то задумали! — подхватился Николаев. — Наверняка какую-то провокацию.
— Хотят побеседовать с каждым по отдельности, это какая-то ловушка, — согласился Тамарин.
Вакеев вскочил на ноги.
— Товарищи, а если нам объявить бойкот? Будут вызывать по одному — не ходить и требовать, чтобы разговаривали
Леонов тоже поднялся.
— Нет, ребята, давайте не отказываться от беседы. Но каждый пусть требует одного: передачи нас советскому посольству или встречи с представителями пакистанских властей. Пусть они убедятся, что нас даже по одиночке не сломить.
Принесли еду. Леонов и Николаев чуть не вскрикнули от удивления. Среди шестерых молчаливых мужчин, принесших еду, был и их старый знакомый возница. Вел он себя так, словно никогда не видел ни Леонова, ни Николаева. Когда он наливал Леонову в маленькую металлическую мисочку суп, коротко взглянул ему в глаза. Антон в этом взгляде уловил доброжелательность, а когда принимал миску, то под пальцем почувствовал маленький бумажный комочек. Он отошел подальше от раздатчиков пищи и незаметно положил комочек в карман. Сердце билось громко и часто, мысли путались.
«Неужели это какой-то сигнал? — думал он, с нетерпением дожидаясь, когда раздатчики уйдут. — Не зря же этот афганец так часто оказывается рядом с нами».
Когда пленники остались одни, Леонов осторожно развернул бумажку и тут же воскликнул:
— Петя, Тамарин! Леша! Идите сюда!
На бумажке было по-русски написано: «Советские друзья, здесь, в душманском центре, вас содержат в тюрьме. Мы — афганские солдаты, сержанты и офицеры, которые попали в плен, тоже находимся в тюрьме. Наши тюрьмы расположены в одном дворе. Через человека, который принесет вам записку, передайте список всех вас. Мы сможем переправить его через афганское командование вашему руководству, и они потребуют от пакистанского правительства возвратить вас на Родину. Да здравствует афганосоветская дружба!»
— Вот это да! — тихо воскликнул Николаев.
Но Тамарин приложил палец к губам: молчи, мол. И спросил Леонова:
— Как ты считаешь, не провокация ли?
Леонов не успел ответить. Лязгнули запоры, и в камеру вошли четверо. Двое с короткими израильскими автоматами остались у дверей, а двое безоружных подошли к Мещерякову. Один из них легонько пнул его ногой и жестом показал, чтобы он вставал.
Мещеряков отрицательно покачал головой и рукой показал на ноги. Сейсейбаев громко объяснил душманам, что Мещеряков не может передвигаться сам.
На удивление солдат, душманы восприняли слова Сейсейбаева с пониманием. Подхватив Мещерякова, они вывели его из камеры. Дверь захлопнулась, и парни сразу же взволнованно заговорили между собой.
Тамарин, пользуясь тем, что его никто из солдат, кроме Николаева и Леонова, не слышит, сказал:
— О записке пока никому ни слова. Ребят будут вызывать на допрос, как бы кто не проговорился в горячке.
Антон и Алексей согласно кивнули головами.
Леонов и Николаев подробно рассказали Тамарину о вознице. Тот слушал внимательно, изредка
— Понимаешь, Петя, меня смущает только то, что он появился здесь в одно и то же время с этой Торн. Уж не выполняет ли он ее задание?
— Ну а какую цель душманы или Торн хотят достигнуть? — спросил Николаев. — Что им наши фамилии не известны? Известны.
— Не скажи. Не все ребята назвали свои фамилии. По крайней мере, трое, у которых на момент плена не было при себе документов, не сказали им, кто они. Так что, может быть, и из-за фамилий комедию эту затеяли. Но в то же время, мы не имеем права игнорировать эту записку Среди афганцев, особенно офицеров, многие учились в Советском Союзе и хорошо знают русский язык. Меня лично не смущает то, что записка написана грамотно. Да и этот афганец, передавая записку, действовал крайне осторожно. Передал ее только тому, кому сам верит.
— Я думаю, что нам не следует составлять для них список фамилий, — Леонов задумался. — Давайте для начала завяжем переписку. Попросим, к примеру, нарисовать схему этого центра с указанием душманской системы охраны. И выясним, насколько они правдивы с нами.
— Пожалуй, ты прав, — согласился Тамарин. — Только где нам бумаги найти, писать же не на чем?
— Ответим на этой и заодно бумаги попросим.
— Как бы не так, — горько усмехнулся Николаев. — А ручка или карандаш у вас есть? То-то.
— А может, спросить у ребят? — предложил Леонов.
Тамарин встал и громко, чтобы перекричать парней, продолжавших между собой разговор, спросил:
— Ребята, может, у кого карандаш есть?
— Что, решил домой письмецо черкнуть? — съехидничал кто-то.
— Нет, он решил воззвание написать, — поддержал другой.
Все примолкли. Конечно, ни карандаша, ни ручки не было. В наступившей тишине особенно громко лязгнули запоры, открылась дверь, и в камеру те же двое ввели под руки Мещерякова. Один из них, очевидно, старший, ткнул стволом своего автомата Брея, который был ближе к дверям, и громко сказал:
— Буру!
Брей встал и молча направился за душманами.
Как только они вышли, парни сразу же обступили лежавшего на полу Мещерякова. Он, не скрывая слез, плакал.
— Что, били тебя? — спросил Тамарин.
Мещеряков молчал. Леонов подложил ему под голову свою куртку.
— Серега, они издевались над тобой?
Мещеряков, глотая слезы, заикаясь, сказал:
— Они мне, сволочи, дали прослушать передачу их радиостанции на русском языке, записанную на магнитофон. Там говорится, что я сам, добровольно, перешел на их сторону и сейчас воюю в банде против своих.
— Перестань, Сергей, — положил руку на грудь Мещерякову Леонов, — они же — провокаторы. Все, что хочешь, придумают. Мне, знаешь, что они подсовывали?
— Знаю. Журнал, где ты с автоматом сфотографирован, а рядом убитые мирные жители лежат. Там еще есть фотография твоего военного билета. Один из дружков этой Торн меня даже пытался убедить, что ты уже дал согласие написать расписку.
— Как, дал согласие?! — ошарашенно переспросил Леонов. — Я же их, гадов, сейчас зубами грызть буду!