Сыр и черви

Гинзбург Карло

Эти мотивы, которые замечаются (хотя и не с такой отчетливостью) почти во всех произведениях данного времени, посвященных стране Кокань, имеют по всей вероятности в своей основе те впечатления, которые первооткрыватели заокеанских земель составили о них и об их обитателях: нагота, сексуальная свобода, отсутствие частной собственности и социального неравенства, и все это на фоне приветливой и благодатной природы 148 . Средневековому мифу о стране изобилия тем самым сообщались черты некоей элементарной утопии. Здесь в принципе допускалось любое вольномыслие, которое надежно маскировалось буффонадой, парадоксом, гиперболой 149 , — всеми этими совами, которые испражняются меховыми шубами, и ослами в упряжи из сосисок, — вкупе с ритуальной иронической концовкой:

Хотите знать, как вам туда добраться? В шутейной гавани найдите вы корабль, На нем по морю врак скорей пускайтесь, Как приплывете — будете дурак.

Совсем другой язык использовал Антон Франческо Дони, автор одной из первых и самых известных итальянских утопий XVI века: его диалог, включенный в книгу «Миров» (1552), так и называется — «Новый мир» 150 . Тон здесь серьезный, содержание также резко

изменилось. Утопия Дони уже не крестьянская, подобно «Стране Кокань» 151 , место ее действия — город, имеющий в плане форму звезды. Обитатели его «нового мира» в своих привычках умеренны («мне весьма по душе указ, покончивший с бичом повального пьянства..., с этим обыкновением проводить за столом по полдня») и ничуть не похожи на коканьских забулдыг. Но и у Дони античный миф о золотом веке соединяется с картиной первобытной чистоты и невинности, характерной для первых рассказов об Америке 152 . Правда, прямых ссылок на них нет: мир, описываемый Дони, именуется им просто «новый мир, отличный от нашего». Благодаря некоторой уклончивости этого выражения модель идеального общества впервые в утопической литературе могла быть размещена во времени, в будущем, а не в пространстве, в неведомых землях 153 . Но из донесений путешественников (а также из «Утопии» Мора, публикацию которой Дони осуществил лично, сопроводив ее предисловием) сюда перешли наиболее характерные черты этого «нового мира», а именно общность женщин и имущества 154 . Мы видели, что они свойственны также образу страны Кокань.

Об открытиях, сделанных в Америке, Меноккио мог кое-что узнать из скупых упоминаний в «Прибавлении» Форести. Может быть, их он имел в виду, когда утверждал с обычной для себя безапеляционностью: «я читал, что людей есть много всякого сорта, и потому думаю, что их еще больше в различных частях света». С «новым миром» Дони, городским и благопристойным 155 , он, скорее всего, знаком не был, а о крестьянском и карнавальном мире «Капитоло» или других подобных ему сочинений мог кое-что слышать. Во всяком случае в обоих он нашел бы нечто себе по вкусу. В мире, описанном Дони, — религию, обходящуюся без обрядов и церемоний несмотря на то, что храм помещен здесь в центре города и доминирует над ним 156 ; религию, ограниченную предписанием «знать Бога, благодарить его и любить ближнего» 157 , — к тому же самому призывал на суде и Меноккио. В мире, описанном в «Капитоло», — представление о счастье, основанном на изобилии, на наслаждении материальными благами, на отсутствии труда. Правда, Меноккио в ответ на обвинение в нарушении поста сказал, что считает пост полезным для здоровья («Пост нужен для рассудка, чтобы не разгорячался сверх меры от жидкостей; по мне, есть надобно трижды или четырежды в день, а вина не пить вовсе, потому что оно разгорячает жидкости»). Но эта апология трезвости завершилась полемическим выпадом, адресованным, видимо (в протоколе тут есть пропуски), непосредственно монахам, составляющим инквизиционный трибунал: «И не надобно следовать тем, кто за один присест съедает больше, чем другие за весь день». В мире, где царит социальная несправедливость, где ни на миг не отступает угроза голода, призыв к трезвости и воздержанности звучал как протест.

В земле мы роемся, как мыши: Всяк корешок годится в пищу. Но брюхо воет смертным воем: От голода избавь нас, Боже.

— читаем мы в современной «Жалобе бедняка на бескормицу» 158 .

Праздник к нам пришел, ребята, Будем радоваться вместе: Нас не мучит больше голод, Отпустила нас недоля... Хлеба вдоволь, вдоволь каши — Урожай собрали знатный. Воспоем ему мы славу, Он вернул надежду нам... После тьмы приходит солнце, После горя — ликованье. Закрома полны доверху, Изобилье наступает. Наше солнце, наше счастье — Белый, сладкий, чудный хлеб.

— подает ответную реплику помещенная немедленно следом «Всеобщая радость по случаю изобилия». Этот стихотворный «контраст» дает нам реалистическую поправку к гиперболическим фантазиям о стране Кокань. По сравнению с «корешками» периода недорода «белый, сладкий, чудный хлеб» в период изобилия — это «праздник». «Словно бы праздник», сказал Меноккио о рае; праздник без конца, избавленный от периодической смены «тьмы» и «солнца», недородов и богатых урожаев, поста и карнавала 159 . Страна Кокань по ту сторону океана — это тоже праздник, всеобщий и непрекращающийся. Наверное, «новый мир», о котором думал Меноккио, был на нее похож.

Во всяком случае, в словах Меноккио приоткрываются на мгновение глубокие народные корни всяких утопий, обращенных как к простому, так и к ученому читателю и до сих пор очень часто понимаемых как чисто литературные упражнения 160 . Вполне вероятно, что в образе «нового мира» многое шло от прошлого, от представлений о мифически далекой эпохе благоденствия 161 . Этот образ, иначе говоря, не вступал в противоречие с циклической картиной истории, типичной для эпохи, которая жила мифами возрождения, реформации, нового Иерусалима 162 . Это все, повторяю, исключать нельзя. Но факт есть факт: образ более справедливого общества вполне сознательно переносился в будущее, и будущее не эсхатологическое. Не Сын Человеческий, сошедший с небес 163 , а борьба людей, подобных Меноккио — хотя бы тех его односельчан, которых он безуспешно пытался сделать своими единомышленниками, — должна была утвердить на земле «новый мир».

43. Окончание допросов

Допросы закончились 12 мая. Меноккио отправили обратно в тюрьму, где он провел еще несколько дней. 17 мая он отказался от предложенного ему адвоката и передал судьям длинное письмо, в котором просил прощения за свои ложные мнения, — тремя месяцами ранее его сын тщетно добивался от него такого письма.

44. Письмо судьям

«Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Я, Доменего Сканделла, прозываемый Меноккио из Монтереале, крещенный в христианской вере, всегда жил по-христиански и дела мои были, как пристало христианину, я всегда, сколько было в моих силах, повиновался начальникам и моим духовным отцам и всегда утром и вечером осенял себя святым крестным знамением со словами: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа», — и читал «Отче наш» и «Аве Мария» и «Верую» с одной молитвой господней и одной — Богоматери; верно также, что я, как было на меня показано, в помышлениях и на словах преступал заповеди Божьи и святой нашей церкви. Я совершал это, подстрекаемый злым духом, который ослепил мне разум, память и волю с тем, чтобы я думал, верил и говорил по лжи, а не по истине; я сознаюсь в том,

что думал, верил и говорил по лжи, а не по истине, и то были мои мнения, но они не имели в себе истины. Я хочу для примера вспомнить в кратких словах об Иосифе, сыне Иакова, как он рассказал отцу и братьям о некоторых своих снах, которые означали, что все должны будут ему поклониться; и братья за это схватили его и хотели убить, но Бог не пожелал, чтобы его убили, и они продали его купцам из Египта, которые отвели его в Египет, и там он за некие провинности попал в тюрьму, а потом царю Фараону приснился сон, в котором он увидел семь жирных коров и семь тощих, и никто не мог объяснить ему этого сна. Тогда ему сказали, что в тюрьме есть один юноша, который умеет толковать сны, и его взяли из тюрьмы и отвели к царю, и он сказал царю, что жирные коровы означают семь лет великого изобилия, а семь тощих — семь лет великого голода, когда зерна нельзя будет найти ни за какие деньги. И царь ему поверил и сделал его князем и управителем всего царства египетского, и вот наступило изобилие, и Иосиф собрал зерна больше, чем на двадцать лет; потом наступил голод и зерна нельзя было найти ни за какие деньги, а Иаков узнал, что в Египте можно купить зерно, и он послал десять своих сыновей с вьючными животными в Египет, и брат их узнал и с дозволения царя послал забрать отца своего со всем семейством и со всем его добром. И они жили все вместе в Египте, но братья боялись Иосифа, потому что они его продали, и Иосиф, заметив это, сказал им: «Не бойтесь, что продали меня, ибо не вы всему этому причиной, а Бог, который хотел, чтобы я помог вам в вашей нужде; радуйтесь, ибо я прощаю вам от всего сердца». И также и я говорил с моими братьями и духовными отцами, и они меня обвинили, словно бы продали, почтеннейшему отцу-инквизитору, и он приказал отвести меня в тюрьму, но я их не виню, потому что это была воля Божья, я всех их, будь то братья или, может быть, духовные отцы, прощаю, и пусть Бог меня простит также, как я прощаю их. Есть четыре причины, почему Бог пожелал, чтобы меня доставили в эту святую инквизицию: первое — чтобы я покаялся в своих прегрешениях, второе — чтобы я понес за них наказание, третье — чтобы избавить меня от злого духа, четвертое — чтобы дать урок моим детям и всем моим духовным собратьям, да не впадут в подобные же вины. И потому если я в помышлениях, на словах или на деле погрешал против заповедей Бога и святой церкви, я сокрушаюсь и скорблю, раскаиваюсь и сожалею, я говорю: «я — грешник, великий грешник», и во избавление меня от грехов я прошу милости и снисхождения у святейшей Троицы, Отца и Сына и Святого Духа, затем у преславной Девы Марии и всех святых из рая, а также у вашего святейшего и превозвышеннейшего суда, чтобы он милосердно даровал мне прощение; и еще я прошу во имя страстей Господа нашего Иисуса Христа, чтобы вы судили меня без гнева и строгости, но с любовью, жалостью и милосердием. Вам известно, что Господь наш Иисус Христос был милосерден и жалостлив и таким всегда будет: он простил Марии Магдалине, которая грешила много, простил св. Петру, который от него отрекся, простил разбойнику, которого казнили за воровство, простил иудеям, которые его распяли, простил св. Фоме, который не верил, пока не увидел и не дотронулся; и я твердо верую, что он и меня простит и будет иметь ко мне снисхождение. Я нес покаяние в темнице сто четыре дня со стыдом и позором и с разорением и плачем дома моего и детей моих; и потому прошу вас ради Господа нашего Иисуса Христа и матери его преславной Девы Марии не лишать меня вашей любви и милосердия и не разлучать меня с близкими моими и с детьми моими, данными мне на радость и на утешение; я обещаю никогда впредь не впадать в подобные вины и провинности, но покорствовать моим начальникам и духовным отдам и ни в чем не отклоняться от того, что они мне прикажут. Я ожидаю вашего святейшего и превосходительного приговора и наставления в христианском житии, чтобы и я мог наставить детей моих. И вот каковы были причины моих прегрешений: первое — я верил, что есть только две заповеди: любить Бога и любить ближнего, и этого довольно; второе — то, что я читал эту книгу Мандавилла, где говорится о разных народах и разных верах, и она всего меня измучила; третье — я думал, что я до всего могу дойти своим умом и памятью; четвертое — злой дух, который меня преследовал и внушал мне ложные помышления; пятое — раздор, который у меня вышел с нашим священником; шестое — что я день-деньской работал и падал с ног от усталости и потому не мог исполнять в точности все заповеди Бога и святой церкви. И на том моя защита заканчивается; я уповаю, что обратятся на меня ваши жалость и милосердие, но не гнев и строгость, и прошу у Господа нашего Иисуса Христа и у вас не гнева и строгости, а жалости и милосердия. И не поставьте мне в вину мои лжи и невежество».

45. Риторические фигуры

Исписанные рукой Меноккио листы, где буквы поставлены друг подле друга, почти без связок (что свойственно, как утверждает руководство по каллиграфии того времени, «заальпийским народам, женщинам и старикам») 164 , показывают, что этот мельник был не в больших ладах с пером. Совершенно иначе выглядит нервный и беглый почерк дона Курцио Челлина, монтереальского нотария, который окажется во время второго процесса Меноккио среди его обвинителей.

Школа, которую Меноккио посещал, была, конечно, из самых элементарных, и выучиться писать ему, наверняка, стоило большого труда. Это был и физический труд, что видно по некоторым буквам, которые кажутся скорее вырезанными на дереве, чем написанными на бумаге. К чтению у него явно было больше привычки. Даже находясь «в темнице сто четыре дня» и не имея, конечно, доступа к книгам, он воспроизвел по памяти читанные, наверное, не раз и обдумываемые подолгу фразы из истории Иосифа, как она рассказывается в Библии и в «Цветах Библии». В стиле адресованного инквизиторам послания дает о себе знать хорошее знакомство с книжными текстами.

В письме Меноккио можно выделить следующие темы: 1) автор утверждает, что вел жизнь доброго христианина, хотя и признает, что нарушал заповеди Бога и установления церкви; 2) указывает, что причиной тому «злой дух», который понуждал его думать и говорить «по лжи»; эти свои «мнения» он теперь истинными не считает; 3) сравнивает себя с Иосифом; 4) называет четыре причины своего заключения в тюрьму; 5) уподобляет судей Христу прощающему; 6) умоляет судей о снисхождении; 7) перечисляет шесть причин своих заблуждений. Эта продуманная композиция имеет опору в языке послания, насыщенном внутренними перекличками, аллитерациями, риторическими фигурами, такими, как анафора и деривация 165 . Достаточно взглянуть на первую фразу: «Я... крещенный в христианской вере, всегда жил по-христиански и дела мои были, как пристало христианину...»; «всегда жил..., всегда... повиновался..., и всегда утром и вечером осенял себя святым крестным знамением...» Разумеется, Меноккио использовал риторические фигуры, об этом не подозревая, как не подозревал он и том, что первые четыре «причины», им указанные, относятся к числу финальных, а шесть других причин — к числу действительных. В то же время высокая риторическая плотность его послания была не случайной: он искал такой язык, который бы прочно впечатывался в память. Он наверняка подолгу обдумывал каждое слово прежде, чем перенести его на бумагу. Но он с самого начала мыслил их как слова письменной речи. «Разговорная речь» Меноккио — насколько мы можем о ней судить по протоколам инквизиционного суда — была иной, чего стоит хотя бы ее метафорическое богатство. В послании к инквизиторам метафоры полностью отсутствуют.