Сырое мясо
Шрифт:
— А дрессировка? — не отставала она. — Они тебя так слушаются — я подобного вообще не видела.
— Что-то такое, наверное, есть у меня в голосе, — высказал он предположение. — Наверное, какие-то аудиальные штрихи, которых я сам не осознаю.
— А они слышат, — сказала она. — А может, вообще все не так, и это собаки тебя дрессируют, а не ты их.
— Может быть, — ответил он, нежно проводя пальцами по изгибу ее тела. — Никогда такое в голову не приходило.
Он
— Как ты научился так здорово работать со мной? — выдохнула она, и он вместо ответа притянул ее к себе.
— Все задраено, — сказал он Карсону, вбивая цифры на последнем замке и закрывая дверь. — Карсон, в дозор.
Пес неспешным шагом стал обходить дом.
Наблюдатель вытащил сотовый телефон и нажал кнопку.
— Код доступа есть? — спросил он тихо.
— Есть.
— Отлично, — сказал наблюдатель, разорвал связь и стал нетерпеливо ждать. Весь день он находился в состоянии вынужденного спокойствия, но сейчас, когда приближался миг, он нервничал. Можно подумать, говорил он про себя, что азарт убийства за годы должен заглохнуть. Ярость остынуть. Время — оно все раны лечит. Просто смешно слышать. С каждым новым убийством рана будто открывалась все шире и шире, жажда крови росла, и единственное, о чем он мог думать, — о следующей жертве. Может быть, Лерман эту жажду на время удовлетворит. Наверняка с ним будет очень, очень интересно. Лерман — это его подарок самому себе к Рождеству.
Эдвардс настороженно замер на краю кукурузного поля, внимательно наблюдая за складом, пока не увидел, как Лерман вошел внутрь. Тогда он отполз назад, в сухие стебли, где уже можно было осторожно стоять, пригнувшись. Все еще не выпрямляясь, он отступил за сарай, где стоял припаркованный фургон наблюдения. Постучал в боковую дверь дважды, потом трижды. Дверь чуть отъехала в сторону, и он забрался внутрь.
За рулем сидел Кеннер. Идальго в глубине слушал полицейское радио.
— Кофе осталось? — спросил Эдвардс.
— В кофейнике, — ответил Идальго. — Быстрее давай, уже почти время.
Эдвардс налил себе чашку кофе, бросил три куска сахара, добавил сухих сливок, размешал и в два глотка выпил. Потом стал надевать ватные накладки.
— Ребята, у вас никогда не было такого чувства, будто мы работаем на психа? — спросил он.
— Иногда, — ответил ему Кеннер. — А потом я получаю чек, и это чувство развеивается.
— И не такой уж он псих, — вставил Идальго.
— Почему ты так думаешь? — спросил Эдварде, затягивая ремни и проверяя, что все важные части тела закрыты.
— Потому что первым пускает внутрь
— Разумно, — согласился Эдвардс. — А не бывает у тебя чувства, что я стал психом?
— Давно есть, — ответил Кеннер, глядя на часы и проверяя пистолет.
Лерман вернулся к большой клетке и посмотрел на часы. Пятнадцать минут. Он разделся, повесил одежду на крючки. Потом снял часы и положил на стол так, чтобы из клетки их было видно. Проверил таймер на замке, вошел и захлопнул дверцу. Замок защелкнулся.
Карсон подошел и сел перед клеткой.
— Заперто, — сказал Лерман, встряхнув решетку, чтобы убедиться. — Спасибо, друг, что проверил. У меня все хорошо.
Пес гавкнул и пошел дальше патрулировать.
Щелчок замка отдался в наушнике наблюдателя. Он улыбнулся.
— Следующий, — сказал он тихо.
В доме Спинелли Уолдо тщательно проинспектировал каждую комнату. Потом услышал свист и рванул галопом в прихожую.
Салли ждала его с поводком.
— Пошли гулять, Уолдо, — сказала она, пристегивая поводок к ошейнику. — Мам? Мы с Уолдо пойдем вокруг квартала.
— Только недолго, деточка, а то уже темнеет, — ответила мать из кухни.
— Да ладно, дорогая, не переживай, — отозвался ее муж. — Ты подумай, кто с ней. Самая охраняемая девочка во всей округе. Гуляй сколько хочешь. И покажи там Уолдо, кто тут нормальные и где тут психи.
— Ладно, пока!
Салли вывела пса наружу.
Лерман посмотрел на часы сквозь прутья решетки. Пять минут.
Он сел по-турецки посреди клетки и начал медленно и глубоко дышать. Опустил руки по бокам, повернул ладонями вверх.
За окном наступала ночь.
— Ом, — пропел он как заклинание. — Ом.
Перемена всегда рождалась в груди, и грудная клетка начинала расширяться. Окружающие ее мускулы секунду сопротивлялись, потом растягивались, меняли форму, охватывая больший объем.
— Ом, — продолжал он тем же речитативом, — ом.
Перемена расходилась по плечам и шее, вниз, через живот, к ногам, и кости смещались, потрескивая, как сучья на огне. Выступила густая шерсть, грубая, серая.
— Ом.
Он цеплялся за этот звук, сосредоточился на нем всем своим существом.
Перемена пошла по рукам и ногам, когти вылезли из пальцев. Эта боль всегда была самой сильной, речитатив стал хриплым, Лерман задыхался им, но силой заставлял себя произносить звуки. И тогда выдались вперед челюсть, зубы, клыки. Разум.
— Ом, — проскулил он, но ему хотелось выть. Один раз завыть.
Что плохого будет, если завыть? Позволь себе.
— Ом! — выкрикнул он. И сделал глубокий вдох.