Сыщик-убийца

де Монтепен Ксавье

— Да, действительно, меня привлекает все, что относится к моей профессии.

— Ваша профессия прекрасна, — смеясь, сказал банкир, — но в то же время опасна.

— Опасна?… Что вы хотите этим сказать?

— Очень простую вещь. Не правда ли, что верх адвокатского таланта есть умение обманывать судей прекрасными словами, опровергать очевидность, превращать истину в ложь и наоборот, чтобы, наконец, добиться оправдания преступника?

Анри вздрогнул: услышанные им слова позволяли ему достичь цели и давали предлог начать желанный разговор.

—

Мне кажется, что вы ошибаетесь, — сказал он. — Адвокат, понимающий свои права и все величие своих обязанностей, никогда не старается защищать заведомо несправедливое дело. Высшее торжество ораторского таланта заключается не в том, чтобы оправдать преступника, но в том, чтобы помешать судьям осудить невиновного за преступление другого.

Говоря это, Анри искоса поглядел на мистрисс Дик-Торн. Она слушала внимательно, но была совершенно спокойна.

Парижская публика, к какому бы классу общества она ни принадлежала, до крайности любопытна относительно всего, что касается полиции, правосудия, суда. Услышав слова «суд», «преступник», «невиновный», гости Клодии подумали, что разговор идет о какой-нибудь таинственной криминальной драме, и, прервав разговор, подошли.

— Неужели вы думаете, — спросил банкир, — что судьи бывают иногда до такой степени слепы, что произносят несправедливые приговоры?

— Я в этом уверен. Знаменитые процессы представляют много доказательств этому.

— Вы имеете в виду дело лионского курьера?

— Это и много других. К несчастью, юридические ошибки очень многочисленны, и я занимаюсь только теми, которые уже признаны доказанными. А сколько еще других, не менее ужасных, остаются навеки погребенными во мраке? Число их безгранично.

— Безгранично?… — повторил банкир. — Вы смогли убедиться в этом?

— К сожалению, да. И позвольте мне назвать одно дело, самое странное и самое печальное, какое только можно себе представить. Две недели назад вы были на празднике в этом доме…

— Да, действительно, — сказал банкир, — я имел честь быть одним из гостей мистрисс Дик-Торн.

— В таком случае, вы должны помнить один эпизод, очень неудачно вставленный в программу живых картин и произведший на нашу любезную хозяйку такое тяжелое впечатление, что она упала в обморок, так как эта картина напомнила ей сцену в том же роде, в которой она чуть было не погибла в Англии…

Клодия почувствовала неопределенное беспокойство, но не показала его. Она смотрела на Анри немного мрачно, спрашивая себя, почему молодой человек говорит об этом.

— Вы помните? — продолжал адвокат.

— Конечно, — ответил банкир. — Эта картина называлась «Преступление на мосту Нельи».

— И должен вам сказать, — продолжал Анри, — что картина, которую вы, может быть, считали фантазией, представляла подлинное преступление, совершенное на мосту Нельи в 1837 году… Несколько дней назад это дело попалось мне на глаза, и я прочел его с величайшим интересом. Один механик, изобретатель по имени Поль Леруа, был обвинен в том, что убил своего дядю, доктора

из Брюнуа, чтобы украсть большую сумму денег…

Анри глядел на Клодию. Бывшая куртизанка была страшно бледна, но оставалась по-прежнему невозмутимой. Ее лицо казалось мраморным, только на висках и на лбу выступило несколько капель пота.

— Что же вы хотите сказать, дорогой маркиз, — сказала она, улыбаясь, — вероятно, читая этот процесс, вы открыли какую-нибудь юридическую ошибку?…

— Совершенно верно.

— Механик, изобретатель, имя которого вы сейчас назвали…

Клодия остановилась.

— Поль Леруа, — подсказал Анри.

— Да, Поль Леруа, что же, он был осужден?

— Да.

— К чему его присудили?

— К смертной казни. И не только присудили, но и казнили.

— И вы думаете, что этот человек был невиновен?

— Я в этом уверен.

— У вас есть доказательства?

— Да — косвенные.

— Косвенные доказательства?… — повторила мистрисс Дик-Торн. — Достаточно ли этого? По всей вероятности, против него существовали доказательства прямые, так как его осудили присяжные, которые судят по совести.

— Я не осуждаю ни присяжных, ни судей, — ответил Анри.

— Так будьте же логичны, мой дорогой адвокат. Если присяжные были правы, то, следовательно, казнили виновного.

— Он казался виновным, какая-то роковая судьба преследовала его.

Клодия громко засмеялась.

— Судьба!… — вскричала она. — Громкое слово и ничего больше. Судьба неуловима.

— Пожалуй, но в этом случае нельзя сказать того же про ее презренные орудия.

Мистрисс Дик-Торн слегка вздрогнула.

— О ком вы говорите?

— О тех людях, которые были заинтересованы в смерти доктора из Брюнуа.

— Это только ваше предположение?…

— Нет, мое твердое убеждение, результат изучения процесса, окруженного странной таинственностью, которая теперь, вероятно, еще более непроницаема.

— Сколько лет прошло?

— Двадцать.

— Это целая вечность. Допустив, что он невиновен, истинные преступники, по всей вероятности, уже умерли?

— Может быть, но этого нельзя сказать утвердительно. Предположим, что семейство Поля Леруа не вымерло и потребует у суда пересмотра процесса, основываясь на тех указаниях, которые я ему доставлю, и я уверен, что при помощи нового следствия можно было бы доказать невиновность казненного…

— Это не вернуло бы ему головы…

— Нет, но, по крайней мере, оправдало бы его память.

— Но настоящие преступники спасутся от наказания, так как истек срок давности.

— Да, но они не спасутся от позора и бесчестья, а это так же наказание.

— Я понимаю, что дело может привлекать вас, но, мне кажется, трудно довести его до конца.

Клодия, произнося последние слова с самым равнодушным видом, понимала, что следует прекратить опасный разговор, каждое слово которого заставляло ее внутренне вздрагивать. Она спокойно встала с кресла и пошла приказать подать закуски.