Сытин-1. Измена
Шрифт:
— Но ты всегда говорила, что хочешь вернуться в космос.
Женщина снова принялась вздыхать. И тихо сказала:
— Да, хотела. Многие годы мечтала. А потом вдруг обнаружила, что состарилась. А когда мне предложили новое назначение, поняла, что уже никуда не хочу. Для прожженной космической путешественницы вроде меня это ужасное открытие. Я состарилась на земле, и все, что я познала, что мне близко, — здесь, и я не хочу это терять. Вот так… — Снова тяжелый вздох. — Но не так, как придется поступить мне. Мне могут дать повышение. Или отправить на пенсию. Черта с два я уйду на пенсию! Вот
Олли погладил ее по волосам. И провел ладонью по плечу. Джейн знала: сердце Оалли обливается кровью от жалости к ней, ибо она, как-никак, его Старшая. А когда объект поклонения в опасности…
— Ни за что не допущу, чтобы ты угодил в передрягу. Подумай, что может случиться, если ты выберешься отсюда. Я умру в постели с тобой, учти и это; и вот, пожалуйста, ты остаешься один, до ближайшего островка цивилизации — двадцать световых лет. Разве тому, чей выбор еще более ограничен, чем мой, пристало привередничать? А? Загонять тебя в угол я не собираюсь. Если есть желание остаться в Ресионе, оставайся — я добьюсь, чтобы тебя перепрограммировали в КВ, и живи спокойно, наслаждайся достижениями цивилизации, не опасаясь учебных тренировок, кейса, пирогов с рыбой и коридоров, где люди разгуливают по потолку…
— Джейн, а если я скажу, что хочу улететь, что ты ответишь? Скажешь «глупый ази не знает, чего хочет»? Знаю наперед. Неужели я позволю тебе улететь с каким-нибудь ази-чужаком?
— Мне уже сто с лишним лет…
— Плевать! Мне все равно. Не делай нас обоих несчастными. И не играй мною. Ты хочешь услышать от меня, что я хочу быть с тобой. Да, это так. Но излагать мне все таким вот образом — некрасиво. Я все прекрасно понимаю: «Черт возьми, Олли, я оставляю тебя, я…» Не желаю выслушивать это целых два года. Не желаю даже думать об этом.
Олли невозможно было огорчить. Таков уж он был, Олли. Наконец Джейн окончательно это поняла; вытянув руку, она погладила любовника по щеке.
— Не буду, — заверила она. — Не буду. Господи, как все непросто! Будь проклят Жиро с его проектом! Олли, они ведь хотят, чтобы ты после этого вообще не подходил к Ари…
Лицо ази исказилось:
— Стало быть, обвиняют меня.
— Речь не о виновности. Они видят, что девочка привязалась к тебе. Все проклятая обучающая лента. Они хотели вывести тебя из игры сразу, а я послала их к черту. Пригрозила, что сорву программу, что расскажу все Ари. А они ведь шагают по узкой дорожке — по очень узкой дорожке. Они это понимают, а потому загодя приготовили контрпредложение. Вообразили, будто я тут же на него клюну. И присовокупили угрозу — дескать, если не соглашусь, отправят на пенсию. Что мне оставалось? Пришлось согласиться на пост директора. Спасусь и заодно спасу тебя. Мне не следует огорчаться.
— Прости, если все из-за меня.
— Черт, при чем здесь ты? Я тоже ни при чем. Никто не виноват. Ольга и пальцем не трогала
— Не плачь, не могу смотреть.
— Я и не собираюсь. Заткнись. И отвернись. Теперь моя очередь. Ты не против?..
12
— Разумеется, нет, — бросил он сидевшему по другую сторону стола Петросу; планшет для записей все строчил, и Джастин знал, что включена также система анализа голосового тембра — возможно, именно этот анализ и отражался на небольшом мониторе, куда то и дело посматривал Петрос. Время от времени врач отрывал взгляд от монитора и плутовато улыбался собеседнику.
— Ты оказался вовлечен в близкие отношения с коллегой, — произнес Иванов. — Неужели до сих пор не ощущаешь неприятных предчувствий из-за этого? А ведь ты прекрасно осведомлен, что в подобных обстоятельствах ази не может постоять за себя.
— Действительно, я думал над этим. И говорил с Грантом. Но ведь мы воспитаны в этой среде, не так ли? Принимая по разным причинам, — думаю, вы понимаете, о чем я — у нас обоих есть проблемы, выделяющие нас из коллектива. Оба мы, скажем так, нуждаемся в поддержке…
— Опиши эти проблемы.
— Ах, Петрос, полно! Мы оба знаем, что не стоим на вершине социальной пирамиды. Я о поветрии под названием «политика» — думаю, нет необходимости описывать вам его симптомы.
— Тебе одиноко.
Джастин рассмеялся:
— Боже, вы были на вечеринке? Мне показалось, что были.
— Да, разумеется, — бросил Иванов, снова глядя на монитор. — Был. Славная девчушка. А что скажешь ты?
Уоррик-младший вскинул взгляд и, сполна оценив суровый юмор доктора, хохотнул:
— Думаю, она — маленькая непоседа. Что еще можно сказать о ребенке? — И снова улыбнулся, перехватив взгляд собеседника: — Хорошо хоть, что я не в состоянии забеременеть! Забрали бы потом у меня ребенка для своих экспериментов. Крутили бы ему день и ночь обучающие ленты. Ну, что говорит анализ моего голоса?
— Волнение наблюдается, но приемлемое.
— Так я и думал. Конечно, вы пытаетесь заставить меня как-то отреагировать, но нужно ли вести себя совсем неестественно?
— Неестественным ты считаешь ребенка.
— Я нахожу ее очаровательной. Но считаю неестественным ее положение. Хотя вашей этике оно, конечно же, не противоречит. Я не собираюсь делать резких движений — из-за меня на мушке держат отца. Такова моя этика. По-вашему, я лгу?
Петрос не улыбался — он уставился в экран. А потом отрывисто бросил:
— Прекрасно. Прекрасная реакция.
— Наверняка.
— Раздражен до черта, не так ли? А что ты думаешь насчет Жиро?
— Люблю его, как отца родного. Как сравнение — истинно или ложно?
— Не советую шутить с нами — ты можешь только навредить себе.
— Отметьте, что я угрожал объекту.
— Считаю, это не то, что имелось в виду. Но намерен настоять, чтобы тебе провели курс терапии. Ага, сердечко забилось!
— Конечно, вы этого давно добиваетесь. Ну и ладно — пройду ваш курс, в вашем же отделе. Но только при условии, что меня будет сопровождать мой ази.
— Необычная просьба.