Сытый бунт. «Грязное белье» оппозиции
Шрифт:
– Понятно… Да…
Немцов: Думаешь, после эфира? Во скока, Сань? Он говорит: по поводу? Я говорю…
– (Смеется).
Немцов: Аслесан Алексееич, ты идиот? (Смеются). Ты не в курсе, что ли? Я говорю: скажи мне, ты лидер партии или х…й с горы? Оказалось, что он х…й с горы… Нет, прикольно…
Духовник демократических сил в гробу
…В начале марта чеченских боевиков оттеснили в горы. Грозный лежал в руинах – вполне апокалипсическая картина… Я в сопровождении майора с нашивками МЧС (Министерство по чрезвычайным
Кое-где в нескольких километрах от развалин президентского дворца сохранились низкие постройки, которые не зацепил «Град». Во дворе уцелевших автомастерских были натянуты брезентовые тенты, стояли армейские палатки. Туда-то и завернули.
Едва выпростался из бронетранспортера, нос к носу столкнулся с длинногривым, бородатым человеком, облаченным в камуфляж. Стою и не верю глазам. Что за черт, прости господи? Да еще и огромный серебряный крест на груди. С недоуменным вопросом обернулся к майору.
– Это наш героический отец Киприан, – рассмеялся тот.
– Не ко времени скалишься, – зычным голосом попенял отец Киприан.
– Учишь вас, пентюхов, учишь – и все без толку: к благословению по-людски подойти не можете.
Майор покорно сложил ладони лодочкой и приблизился. Тот скороговоркой прогудел молитву и перекрестил служивого. Мне, как человеку пришлому, вышло послабление: отец Киприан попросту, без церемоний протянул руку. Я было тоже. Но тут из его рукава выпал огромный штык-нож.
– Что, батюшка, чеченцев режете? – не преминул съязвить я. Он побагровел, но сдержался: – Журналист? Пошли, расскажу все, как оно есть.
…В палатке всем разлили вино из трехлитровой банки по граненому стакану: «Ну, первый, не чокаясь, за геройских ребят, которых уже нет». Потом – в темпе – второй, третий… Появилась другая банка.
Говорил только отец Киприан. Говорил страстно, хорошо поставленным голосом. О святой мести и вечной солдатской дружбе, о бездарности ельцинских военачальников и светлых грядущих временах. Офицеры, завороженные, слушали открыв рты. Разомлевший от вина и собственного красноречия, батюшка вдруг притянул майора за шею и поцеловал в майорскую плешь. «А теперь я покажу журналисту наше подразделение».
Мы заходили в палатки, забирались в какие-то бункеры, подходили к постам – всюду знали отца Киприана и с видимым удовольствием слушали его и благословлялись. Последними нас принимали в штабе – полковники и даже какой-то генерал. Реакция на священника в камуфляже – близкая к обожанию. Как выяснилось, он был кем-то вроде армейского духовника: крестил и исповедовал солдат, благословлял их на ратный труд и отпевал. Словом, пользовался непререкаемым авторитетом.
– Знаешь, как меня здесь называют, – окопный батюшка.
Затем Киприан вызвался показать мне прочие уголки Грозного. На выбор. Я выбрал городское кладбище. «Окопный батюшка» тут же мановением руки поставил перед собой двух молоденьких солдатиков:
– Так, ты, – ткнул он пальцем в одного, – заводи машину. А ты – мухой в оружейку: возьмешь себе два автомата, а мне гранату.
Через пять минут армейский «уазик» выезжал за ворота части.
– И все же, батюшка, – воспользовался я молчанием погруженного в молитвенный восторг, – вы так и не ответили, зачем вам нож, а сейчас и граната.
– Чечен-снайпер может сидеть в каждом окне. Я, конечно, не имею права убивать, но сам видишь – ребятки необстрелянные, как цыплята…
– Приходилось-таки убивать?
– Приходилось, в Афганистане, ведь я бывший спецназовец.
С каждым километром водитель терял координацию: он уже с трудом вписывался в повороты. Я взмолился: «Батюшка, может, другой солдат поведет машину». Мольбы были услышаны, последовал приказ остановиться и пересесть на заднее сиденье.
Тогда случилось невероятное. Солдатик горько разрыдался. Глотая слезы, он сполз с сиденья, с трудом удерживая равновесие, вытащил из-под сиденья автомат и, покачиваясь, побрел прочь. Куда – к чеченцам в плен?
Его однополчанин бросился вслед, потащил за гимнастерку к машине. Не тут-то было: оскорбленный водитель принялся лупить из «Калашникова» в нашу сторону. Мы с батюшкой залегли в кювете.
На выстрелы приехали чеченцы. Заняли круговую оборону. Через минуту стрельба прекратилась: то ли рожок иссяк, то ли затвор заело. Чеченцы (к счастью, это были милиционеры из оппозиции) сказали: «Вот такие и мародерствуют», – и повели беднягу расстреливать.
– Брате мои, – вступился отец Киприан, – зачем вам кровь этого молокососа? Будет с него и красных соплей.
Пара зуботычин действительно сломила боевой дух солдатика, и мы отправились дальше…
Обратный путь был не менее драматичен. Уже смеркалось, мы очень спешили: близился комендантский час, после которого омоновцы стреляли на поражение, особенно не выясняя, кто свои, кто чужие. Но, как на беду, заблудились. Петляли по окраинным переулкам, с опаской глядя на черные проемы сгоревших зданий: не покажется ли где ствол вражеского гранатомета.
Впереди показалась лужа размером с хороший пруд. «Гони напрямую», – приказал батюшка. Автомобиль, взметнув фонтан грязных брызг, стал погружаться все глубже и глубже. Сантиметр за сантиметром вода прибывала внутрь, мы подняли ноги, и двигатель заглох. Наступила оглушающая тишина. Все, приехали. «Доживем ли до утра, батюшка?» Отец Киприан крякнул, приказал ждать и, форсировав лужу, исчез в сгущающихся сумерках. Прошло двадцать минут, час, полтора. Ждать помощи больше неоткуда.
Примерно через три часа кромешную тьму разрезал свет фар.