Сытый мир

Крауссер Хельмут

— Да что ты!

— Да-да, мы это недавно проходили на занятиях по рисунку!

— Не верь всему, что тебе говорят в школе.

— И всё-таки я права!

— Никто у тебя это право не отнимает, потому что оно никого не интересует.

— Пожалуйста, не говори так больше!

— Как?

— Так надменно!

Такого мне уже давно никто не говорил. Может быть, потому, что меня уже давно никто по — настоящему не слушал.

— Знаешь что, Юдит?

— Что?

— Ужасно хочется открыть

тебе одну тайну!

— Пожалуйста, за чем же дело стало?

— Проблема только в том, что у меня нет никакой тайны, во всяком случае никакой подходящей, да даже и завалящей нет. Есть только один тайник. Он находится здесь, в этом парке. Там у меня хранятся кое-какие вещички. Хочешь взглянуть?

— Ну, если тебе позволит совесть…

— Мне всё равно надо туда зайти — побриться. Чтобы не зацеловать твою мордочку до крови!

Она смеётся, а я прижимаю её к себе. Она кажется такой свеженькой. Не какой-нибудь там переработанный продукт быстрого приготовления. Немодифицированное качество, без добавления сахара и консервантов. Она целует меня. Налги губы осторожно касаются друг друга, испытующе посылают вперёд кончики языка и пробуют на вкус. Исследовательская экспедиция. Как это эротично! Ничего похожего я не испытывал уже очень давно. И вот наши губы раскрываются. Мы медленно, но ритмично покачиваем головами и проникаем внутрь чужого рта. Мы обмениваемся нашей слюной. Это чудесно. Это очень возбуждает. Мой язык странствует внутри её рта, совершая полукруг по её зубам. Тккие белые мелкие зубки. Я хотел бы стать куском янтаря, золотым и тёплым, чтобы ты увязла в нём!

Теперь я знаю, что это такое.

Обычно хочется такой встречи, которую можно уподобить вскрику, рвущемуся из глубины души. Наутро после такой встречи не чувствуешь раскаяния, а улицы снова приобретают приглашающий вид. Если хочешь большего, если начинается проклятие поиска счастья, то улицы тотчас являют тебе свои осколки стекла, громко смеются, а если ты упорствуешь, настаивая на своём, они засмеют тебя до смерти. Но каково, если ты сам смеёшься вместе с улицей? Если ты сам изгаляешься в шутках на смертном одре так, что медсёстры загибаются от смеха? Это благородно. Если тебе это удаётся. Я охотник за счастьем. На том стою. Но я не безумец. У меня всего лишь шизофрения поэта-модерниста. Поэтому я хочу сейчас быть янтарём, искусственным янтарём. Который послужит в моих целях.

Её язык утягивается назад.

— Кто ты? — спрашивает она.

Ишь, чего захотела! Губа не дура. Спрашивает, словно о времени поутру справляется.

Что на это скажешь?

— В пять лет я был впервые влюблён, после этого провал памяти, в двадцать погиб, а в двадцать три помудрел от старости. Сейчас я в запоздалой зрелости и с удивлением жду, что ещё со мной произойдёт.

—

Не знаю, с чего в этом списке и начать.

— И правильно: со мной лучше кончать. Я человек конца.

— У меня такое чувство, что ты прячешься.

— Мне очень жаль.

— Ты что-то скрываешь, я чувствую это.

— Я могу спустить брюки и показать. Больше мне прятать пока что нечего.

От этого предложения она отказывается и впадает в размышления. Возможно, в порядке факультатива она изучала в школе психологию. Так мне кажется.

Я снова придвигаю свой рот к её губам, и успешно. Горячий, раскалённый янтарь, девочка, отныне ты моя. Моё укрытие, моя маска. Ещё один поцелуй.

Который снова прерывает она.

— Скажи, откуда ты черпаешь смысл жизни?

— А это ещё что за предмет? Вы это, наверное, проходили на уроках по этике?

— Нет. Скажи!

— Погоди…

Она смотрит на меня. На моём колене сидит муха. Я медленно прицеливаюсь рукой и стремительно пускаю это оружие в ход. Потом подношу к лицу Юдит раздавленную муху.

— Вот видишь, жизнь этой мухи теперь решительно не имеет никакого смысла!

— Бэ-э!

Я обхватываю её бедра. Мир мог бы прямо сейчас взорваться на куски, против этого нечего было бы возразить. Девочка, я тебя хочу. Твоя жизнь без меня не имеет смысла! Хе-хе…

Мы шагаем в сторону моего озерца. Мой тайник действительно хорошо замаскирован. Правда, зимой он станет непригоден. Но до зимы ещё далеко. Я намыливаю лицо и бреюсь прямо над поверхностью воды.

Юдит с интересом смотрит на этот процесс и роется в вещах, разочарованная масштабом открытой тайны.

— Ийе, а это что такое?

Она извлекает из пакета перламутровую опасную бритву и опасливо держит её двумя пальцами.

— Да на ней кровь…

— Нет, это, наверное, ржавчина. От сырости.

— Лучше выбрось её! У неё такой ужасный вид.

— Ах… она мне дорога как память. Мне подарил её отец. А ему, в свою очередь, она досталась от его отца.

— И всё равно вид у неё ужасный.

Хорошо, по существу она права. Я от моего отца больше ничего не сохранил — почему же храню именно бритву? Я вышвыриваю этот предмет в озеро, размахнувшись как следует. По воде пошли круги.

Когда я смотрю на воду, меня охватывает страх божий. Терпению воды можно позавидовать. Юдит гладит меня по гладким щекам.

— Ну, что будем делать теперь?

— От таких вопросов тебе надо отвыкать. Иначе наступит скука смертная.

Я потискал её титечки. Она рассмеялась.

Мы автоматически выбрали путь в сторону Леопольд-штрасе. Чем шире улица, тем она притягательнее.

На Мюнхенской Свободе мы издали увидели мою семью. Они там околачивались в полном составе.