Сюннёве Сульбаккен

Бьёрнсон Бьёрнстьерне

А все-таки ужасно жалко, что ты не умеешь танцевать! — сказала Ингрид и засмеялась. — Ужасно жалко! Знаешь что? Давай я научу тебя сейчас. — Она обняла Сюннёве за талию.

— Ну что ты от меня хочешь? — спросила Сюннёве.

— Хочу научить тебя танцевать, чтобы тебе не приходилось грустить, когда он танцует с другими!

Тут Сюннёве не выдержала и рассмеялась.

— Да ведь нас могут увидеть, — сказала она.

— Лучше ты ничего не придумала? — спросила Ингрид и тут же начала напевать какой-то веселый мотив, увлекая за собой Сюннёве в такт песенке.

— Нет, нет. я не хочу, это нехорошо, — сопротивлялась Сюннёве.

— Ты сама только сейчас сказала, что давно не была так счастлива, как сегодня, так пойдем же учиться!

— Но ведь это нехорошо,

нехорошо!

— А ты попробуй и увидишь, как хорошо!

— Ах какая ты упрямая, Ингрид!

— Так сказала кошка воробью, который никак не хотел сидеть на месте, чтобы кошке было легче его сцапать. Идем танцевать!

— Да я бы с удовольствием, но…

— Я сейчас буду Торбьорном, а ты его молодой женой которая хочет, чтобы он танцевал только с ней одной.

— Но…

Ингрид уже напевала.

— Но…

Сюннёве еще пыталась что-то сказать, но тщетно, — она сама уже приплясывала. Впереди шла Ингрид, делая большие шаги и по-мужски размахивая руками, за ней плыла Сюннёве мелкими шажкам и с опущенными глазами. А Ингрид пела:

Лиса забилась под кусток На лужайке, А серый зайка — прыг да скок По лужайке! Смотри, как даль сквозит кругом, Как, светит солнце вешним днем На лужайке! Лиса, смеясь, добычи ждет На лужайке! А зайка знай бежит вперед По лужайке. Рассказ не блещет новизной. — Вот так и ты играешь мной На лужайке! Лисица ждет, а зайка — прыг По лужайке, И в лапы к ней попался вмиг На лужайке. Вот так! Теперь он будет знать, Как веселиться и скакать По лужайке!

— Ну как, хорошо или не хорошо? — спросила Ингрид, когда они остановились, тяжело переводя дух. Сюннёве засмеялась в ответ и сказала, что ей хотелось бы поучиться танцевать вальс. Вокруг не было ни души и они, забыв обо всем на свете, принялись за дело. Ингрид показала подруге, как нужно ставить ногу, «потому что вальс — штука трудная».

— О, все в порядке, лишь бы попадать в такт! — сказала Сюннёве, и Ингрид решила, что можно попробовать. Они начали вальсировать, Ингрид пела, а Сюннёве ей подпевала, сначала тихо, а потом все громче и громче. Вдруг Ингрид остановилась и удивленно развела руками.

— Да ты, оказывается, умеешь танцевать вальс! — воскликнула она.

— Ну, не будем говорить об этом, — сказала Сюннёве и снова подхватила Ингрид.

— Но где же ты научилась?..

— Тра-ля-ля, тра-ля-ля! — запела Сюннёве и стала кружить подругу все быстрее и быстрее. А Ингрид пела:

Видишь, солнце пляшет на горе за бором, — Попляши и ты, — солнце сядет скоро! Речка к океану волны вскачь пустила, — Что ж, и ты попрыгай, впереди могила! Клонится береза, стонет, ветру вторя, — Так и ты согнешься от забот и горя! Видишь…

— Какая странная песня, — сказала Сюннёве и остановилась.

— Я и сама не знаю, что это за песня. Ее пел Торбьорн.

— Эту песню сложил Славе-Бент, — сказала Сюннёве. — Я знаю ее.

— Правда? — спросила Ингрид немного испуганно. Она_была озадачена и некоторое время молчала. Вдруг она посмотрела вниз на дорогу и заметила, что по ней движется повозка.

— Сюннёве, посмотри, из Гранлиена кто-то едет!

Сюннёве тоже

посмотрела в ту сторону.

— Это он? — спросила она.

— Ну конечно он. Он едет в город.

Действительно, это был Торбьорн, и он ехал в город. До города было далеко, и тяжело нагруженная телега медленно двигалась по пыльной дороге. Сульбаккенский выгон был виден с дороги как на ладони, и когда Торбьорна окликнули, он сразу догадался кто его зовет. Он влез на телегу и громко крикнул в ответ, так что эхо отдалось в горах. На выгоне затрубили в рожок, Торбьорн сел и стал слушать, а когда рожок умолк, он снова встал и крикнул:

— Ау-у-у!..

Так они и перекликались некоторое время, и Торбьорну было удивительно хорошо и весело. Изредка он поглядывал на Сульбаккен, и ему казалось, что никогда еще там не было столько солнца, как сегодня. Но пока он так сидел и смотрел то на выгон, то на Сульбаккен, он и думать забыл о лошади, а та вдруг понесла, словно обезумела. Торбьорна подбросило высоко в воздух — это лошадь сделала огромный прыжок в сторону и одна оглобля сломалась, а лошадь помчалась бешеной рысью по нордхаугскому полю, ибо дорога проходила как раз мимо Нордхауга. Пытаясь сдержать лошадь, Торбьорн вкочил на ноги, — между ним и лошадью началась борьба. Рзгоряченное животное норовило броситься вниз по склону холма, а Торбьорн не пускал. Улучив момент, он соскочил на землю и, прежде чем лошадь снова рванулась вперед, успел крепко ухватиться за оглоблю. Теперь лошадь не могла сдвинуться с места. Между тем вся поклажа была разбросана по земле, а лошадь стояла и испуганно дрожала. Торбьорн подошел к ней, взял под уздцы и стал успокаивать. Потом он отвел ее подальше от склона, чтобы она чего доброго не бросилась вниз, если опять понесет. Однако лошадь была так испугана, что не могла идти спокойно, и Торбьорну пришлось бежать за ней вприпрыжку все дальше и дальше до самой дороги. А вокруг валялись разбросанные в беспорядке вещи, черепки посуды, все было поломано, разбито, испорчено. Если раньше Торбьорн думал только об опасности, которая ему угрожала, то теперь он вдруг понял, как скверно все обернулось для него, и пришел в неописуемую ярость. Ему стало ясно, что ни о какой поездке в город теперь не может быть и речи, и чем больше он об этом думал, тем больше закипал гневом. Когда они вышли на дорогу, лошадь снова метнулась в сторону пытаясь освободиться. И тут Торбьорн не выдержал и дал волю своему бешенству. Левой рукой он схватил лошадь под уздцы, а правой стал хлестать ее по спине своим огромным кнутом. Обезумевшее от боли животное уперлось передними копытами ему в грудь, но Торбьорн оттолкнул лошадь в сторону и начал бить ее с еще большим ожесточением рукояткой кнута.

— Я научу тебя, проклятая скотина! — приговаривал он, осыпая лошадь ударами; та ржала и стонала, а он все бил и бил.

— Вот тебе, вот тебе, узнай силу моего кулака! — рычал он и наносил ей удар за ударом. Бедное животное отчаянно фыркало, пена падала Торбьорну на руку, но он ничего не замечал и хлестал ее все сильнее.

— Чтоб это было в первый, и последний раз, негодная тварь! — приговаривал он. — Вот тебе! Вот! На еще! — Лошадь уже не пыталась вырваться, она только вздрагивала и трясла головой после каждого удара, а когда кнут опускался на нее, она пригибалась к земле и издавала жалобное ржание. Вдруг Торбьорну стало стыдно, он опустил руку. В тот же миг он заметил, что у обочины дороги кто-то лежит, опершись локтями о землю, и громко смеется. Тут Торбьорн потерял всякое самообладание, от гнева у него потемнело в глазах и он не отпуская от себя лошадь, бросился на незнакомца с поднятым кнутом.

— Я тебе покажу, как смеяться! — крикнул он. Кнут со свистом опустился, но лишь слегка задел незнакомца, который с криком бросился в канаву. Стоя на четвереньках, он повернул голову к Торбьорну, выругался и скривил рот, словно хотел засмеяться. Но смеха Торбьорн не услышал и замер в изумлении, ибо вспомнил, что когда-то уже видел это лицо. Да, перед ним был Аслак.

Сам не зная почему, Торбьорн почувствовал, как по спине у него пробежал неприятный холодок.

— Это ты испугал лошадь? — спросил он Аслака.