Сюнну, предки гуннов, создатели первой степной империи
Шрифт:
Лю Цун, подобно своему отцу, был славен среди сюнну как замечательными знамениями, предвестившими его рождение, так и редкостной внешностью. Из левого уха у него рос белый, ярко блестевший волос длиною свыше 60 сантиметров; кроме того, он имел выдающиеся надбровные дуги — так называемое «драконообразное лицо» — знак того, что его обладателю суждено стать императором. Что же касается гуманитарных дарований, то он даже превзошел своего отца: «…был искусен в скорописи, хорошо сочинял, составил более ста лирических стихотворений и свыше пятидесяти од и гимнов» {334} .
В 311 году войска Лю Цуна осадили столицу Цзинь — Лоян. Ими предводительствовали
Поначалу Лю Цун милостиво отнесся к своему пленнику. Двух императоров, действующего и низверженного, связывало давнее знакомство: они встречались в гостях у Ван Цзи (того самого, что по приказу своего отца совершал поклоны перед Лю Юаньхаем). Ван Цзи стал не только влиятельным сановником Цзинь, но и знатоком философии, и в его доме два будущих императора вместе занимались музыкой, поэзией и стрельбой из лука. Поэтому Лю Цун оставил приятеля в живых, поселил в своей столице, дал ему титул, должность левого дворцового советника и звание «особовыдвинутый» и даже предоставил право пользоваться церемониалом, предусмотренным для трех высших сановников государства. Теперь им снова случалось пировать, вспоминая молодость, и однажды, по завершении пиршества, Лю Цун подарил своему пленнику жену из императорского рода Лю — «малолетнюю Лю», предупредив: «Это внучка известного сановника, ныне в знак особого внимания дарю ее тебе в жены, ты должен хорошо относиться к ней» {336} .
Но потом что-то изменилось во взаимоотношениях Лю Цуна и его пленника (а возможно, изменился сам сюннуский император, который все больше погрязал в разврате и пьянстве). Однажды на пиру Лю Цун заставил Хуай-ди обносить присутствующих вином. Увидев унижение своего бывшего владыки, сановники, которые раньше служили Цзинь, а теперь оказались на службе у Лю Цуна, расплакались, и это вызвало недовольство императора. Так, через два с лишним века после того, как приближенные сюннуского шаньюя Ху-ханье II плакали, видя унижение своего вождя перед ханьцами, роли поменялись, и слезы стали уделом китайских сановников. Но слезами их беды не ограничились. Вскоре кто-то сообщил императору, что эти же сановники замышляют измену, и он казнил их, а заодно отравил и Хуай-ди {337} .
Не менее печальна оказалась судьба другого цзиньского императора, Минь-ди, который взошел на трон после гибели своего предшественника. Его столица, Чанъань, пала под ударами Северной Хань в 316 году. Когда внешняя часть города была захвачена и шансов его отстоять не осталось, Минь-ди отправил нападающим письмо о капитуляции, «а сам с обнаженным плечом, ведя за собой овцу, таща колесницу с фобом и держа во рту яшму, вышел для сдачи». Лю Цун и ему сохранил жизнь и пожаловал титул и должность дворцового советника {338} . Но ни овца, ни яшма, ни гроб не спасли бывшего императора от самой жалкой участи: ему пришлось не столько давать советы своему повелителю, сколько выполнять весьма унизительные поручения. Фан Сюаньлин пишет о Лю Цуне: «Разбойник-хусец не обладал человеколюбием, был таким же алчным, как шакалы и свиньи. Он сделал из Сына Неба слугу, разносящего чаши с вином, а когда ехал на колеснице, [Сын Неба] держал над ним зонт» {339} . История злополучного Хуай-ди повторилась почти в точности: Минь-ди довелось исполнять обязанности виночерпия и судомойки, а когда один из его бывших сановников расплакался,
После того как последний император Цзинь стал рабом у сюнну, династия Цзинь прекратила свое существование, «посмертно» получив название Западной. Остатки цзиньского двора бежали на юг и основали династию Восточная Цзинь. А Северная Хань стала огромной империей, территория которой включала провинцию Шаньси, центральную и северо-восточную части провинции Шэньси, восточную часть провинции Ганьсу и северную часть провинции Хэ-нань {342} .
Фан Сюаньлин оставил сведения об административном аппарате, который Лю Цун установил в своей империи, и о том, сколько людей находилось в ведении каждого из крупных чиновников. Исходя из этих данных можно вычислить, что под властью Северной Хань проживало около 3,9 миллиона человек; из них 340 тысяч сюннусцев, 1,4 миллиона цзесцев, сяньбийцев, дисцев, цянов иухуаней(впрочем, цзесцевнекоторые исследователи тоже относят к сюнну {343} ) и 2,1 миллиона собственно китайцев {344} .
Теперь сюнну, впервые за свою историю, столкнулись с делом, которого они очень долго умудрялись избегать, — с необходимостью управлять оседлым населением (это было сложно, если учесть, что, во-первых, сами сюнну никогда не жили оседло, а во-вторых, что ханьские крестьяне примерно в шесть раз превосходили их по численности). Сюнну решили эту проблему, полностью разграничив управление кочевниками и управление оседлыми жителями. У кочевников были свои чиновники, у китайцев — свои. В государстве насчитывалось 200 тысяч юрт; во главе каждых десяти тысяч юрт стоял главный воевода, все они подчинялись двум помощникам шаньюя. Оседлое население насчитывало более 400 тысяч дворов, ими управляли 43 региональных чиновника, над которыми, в свою очередь, стояли два пристава по уголовным делам.
Китайцы, несмотря на то что во главе государства стоял кочевник, отнюдь не находились в бесправном положении, и это неудивительно, поскольку сюннуский император позиционировал себя как наследник Хань. При дворе было немало китайских сановников, которые пользовались большим влиянием. Однако к управлению кочевниками китайцев не допускали — они могли служить только в тех государственных органах, которые ведали оседлым населением {345} . Такую дуальную административную систему потом переняли у сюнну и другие варварские народы, захватывавшие власть в Поднебесной, — кидани, чжурчжэнии маньчжуры {346} .
Все это были вполне разумные реформы. Но, проведя четкие административные границы между кочевниками и китайцами, Лю Цун, а за ним и его преемники себя и своих приближенных уже не рассматривали как кочевников: они полностью переняли образ жизни, и прежде всего пороки побежденной китайской верхушки. Попав из юрт во дворцы, ошалев от непривычной роскоши, они, так и не став китайцами, утрачивали связь и с собственным народом, передавая управление им в руки царедворцов, наложниц и евнухов.
Лю Юаньхай еще сумел удержаться от соблазнов: «… [при мысли о роскоши] у него кололо сердце и болела голова, поэтому он одевался в грубый холст, не сидел на мягких подстилках, при нем покойные императрица и наложницы не носили одежд из шелка, и вопреки просьбам чиновников он построил только [для императора] Южный и [для императрицы] Северный дворцы» {347} .