Сюзанна и Александр

Гедеон Роксана Михайловна

Стрела, легкая, нетерпеливая, мчалась по дороге между полями. Я ехала быстро, надеясь, что скачка поможет мне развеяться. Мало-помалу прелестный бретонский полдень очаровывал меня и отвлекал от мыслей. Лето было замечательное — в меру жаркое, в меру влажное. Небо синело почти так же, как в Италии. Воздух был невыразимо сладок: повсюду цвел кипрей-медонос. А еще, как всегда во время жатвы, пахло свежей соломой, горячей землей и особым духом растертого колоса.

Я замечала, как изменилась Бретань за последние три года, с тех пор как я приехала сюда на постоянное жительство. Если вспомнить лето 1795

года, этот край был убог и нищ, повсюду были видны страшные следы двух вандейских войн. Тогда поля никто не возделывал, деревни с домами, сложенными из грязной глины, без стекол, стояли пустые, а на пути между Ренном и Сен-Мало на многие лье простиралась заболоченная пустыня, где цвел один можжевельник да изредка виднелись одинокие каменные столбы.

Три года мира, хотя и неполного, сделали свое дело. С тех пор как провинция завоевала себе право жить обособленно и оружием отбила все попытки Республики нарушить старые традиции, жизнь здесь возрождалась. По крайней мере, становилась хоть немного похожей на ту, что была здесь при короле. Нельзя сказать, что этот край при монархии процветал, но все-таки тогда в деревнях жили люди, выращивали хлеб, ловили рыбу, плавали за ней до самой Исландии. Годы революции уничтожили все. И я была рада видеть, как прежняя пустыня начинает возрождаться.

Я останавливалась то в одном месте, то в другом, расспрашивала, проверяла. Крестьяне уже хорошо знали меня. Большая часть земель сдавалась в аренду, но остальные мы обрабатывали сами, с помощью батраков, и за ними приходилось следить. Да и не только за ними, но и за тем, принесли ли им обед, привезли ли воду. В основном, конечно, этим занимался управляющий, но я тоже часто наведывалась в самые горячие места. Сейчас дела шли отлично. Урожай был великолепный, а глядя на небо, нельзя было заметить ни одного облачка: значит, дождя не будет, и за две недели наверняка удастся с жатвой управиться.

Я закончила свой объезд, но возвращаться домой мне не хотелось. Тропинкой, бежавшей вдоль опушки небольшой рощи, я выехала к сверкающей на солнце реке и, приглядевшись, увидела широкую, покрытую зыбью отмель. Я пустила Стрелу в воду и, преодолев бурный натиск течения, сквозь заросли кувшинок перебралась на другой берег.

Неужели я беременна?!

Только сейчас я решилась подумать об этом. Не было смысла гнать от себя подобные мысли. Если не тратить силы на испуг и отчаяние, следует трезво признать, что, скорее всего, догадка моя правильна. Задержки у меня случались именно в таких случаях. А еще тошнота… А еще такой скорый приезд Александра!

Последнее испугало меня больше всего. Мне оставалось совсем мало времени, чтобы что-то предпринять. Покачиваясь в седле и размышляя, я почему-то вспомнила случай с герцогом де Лозеном. Это было давно, еще в Версале. При дворе все знали, что он не видится с женой годами. Какой-то шутник спросил: «Герцог, представьте себе, что ваша супруга, которую вы в глаза не видели лет десять, вдруг извещает вас письмом, что скоро преподнесет вам наследника. Что вы сделаете? Возмутитесь?» — «Вздор! — отвечал герцог. — Я слишком деликатен для того, чтобы возмущаться поступком дамы». — «Так как же вы поступите?» — «Я напишу ей, что счастлив тем, что Бог благословил нас детьми после стольких лет брака!»

Страдальческий

вздох вырвался у меня из груди. Эта история была, конечно, шуткой, но ситуация казалась сходной. Что было делать? Версальские дамы первым делом провели бы с мужем ночь, а потом бы и сам дьявол не разобрался, чей ребенок. Что ни говори, легкий выход, но вот мне он нисколько не подходил. Я бы не могла жить с такой ложью. Я привыкла быть искренней с Александром. Мне и без того надо будет скрывать то, что случилось в Париже. Ту майскую ночь, которую я проклинала теперь. Мне казалось ужасно несправедливым то положение, в какое я попала. Те мимолетные удовольствия не заслуживали такой расплаты! Такого отчаяния, что охватило меня теперь!

Так что же делать? Признаться? Но если бы хоть один из дю Шатлэ узнал, что со мной происходит, меня убили бы на месте, и в этом я нисколько не сомневалась. По крайней мере, Поль Алэн поступил бы именно так. Я не знала, убил бы меня Александр или нет, но в том, что между нами произошел бы непременный разрыв, я не сомневалась. И боялась этого.

Признаваться нельзя. И скрывать нельзя. У меня просто нет мужества нести еще и этот крест! Я обязана избавиться от этого как можно скорее, любым способом. Это единственный выход, который у меня есть: избавиться от ребенка. Это тоже грех, мне было об этом известно. Но что же делать, если я так труслива, если у меня нет сил смело отдаться на волю судьбы и позволить событиям идти своим чередом! Пусть лучше грех, чем что-либо другое! Этот ребенок должен исчезнуть, и еще следует радоваться, что до приезда Александра остается целых четырнадцать дней!

— Эй-эй! Сюзанна! Подождите!

Я остановилась, увидев за деревьями гнедую лошадь графини де Лораге. Констанс подскакала — румяная, с сияющими глазами, очень красивая сейчас. «Вот счастливая женщина, — подумала я невольно. — Уж ей-то никогда не приходилось бывать в таком положении».

Я сошла с лошади. Констанс, маленькая, решительная, сразу осыпала меня упреками:

— Ну, как вам не стыдно? А еще подруга! Вы целую неделю у нас не были!

— Я была занята, — оправдывалась я. — И Филипп так много времени отнимает.

— Да, Филипп… — протянула она мечтательно. — Какая же вы счастливая!

Я не сдержала улыбки, услышав это от нее. Потом искренне и нежно обняла подругу.

— Констанс, вы же знаете, как я вас люблю. Я как раз хотела сообщить вам, что Александр приезжает.

— О! Поздравляю! Вы заслуживаете этого!

Мы обе, не сговариваясь, опустились на траву под большим дубом. Целые заросли ежевики разрослись в его тени. Я сорвала ягоду и поднесла ко рту. Констанс, нервно покусывая соломинку, смотрела на меня.

— Почему вы молчите? Рассказывайте! Когда приезжает герцог?

— Через две недели, — ответила я без всякого энтузиазма.

— Так почему же у вас такое лицо? Моя дорогая! Неужели есть что-то такое, что вас тревожит?

Я не только тревожилась, у меня слезы закипали на глазах. Я отвернула лицо, чтобы Констанс не видела этого. Мне казалось чудовищным то, что я должна все скрывать в себе, мучиться этим одна, без всякого сочувствия! Это невыносимо! Рыдание вырвалось у меня из груди. Испуганная, Констанс подалась ко мне, коснулась ладонью моей щеки.