Сжигая запреты

Тодорова Елена

Вот и все…»

То после свадьбы Маринка подчеркнула следующее:

«Находиться внутри друг друга, быть там счастливее, чем внутри себя, напоминать себе о необходимости временного разъединения – это и есть любовь…»

Проживая любые эмоции, описывала настолько подробно, что их чувствовал я.

«Сказать, что мы нарушили правила – ничего не сказать. Мы не то что личные границы пресекли... Все чаще мы сидели вместе в

одном из нас…»

Я чувствовал то же. Только меня это порой пугало, а Маринку – нет.

«На самом деле ты первый открылся, Данечка. Я тогда еще так не умела. Но с любопытством скользнула внутрь тебя. И захотела там остаться навсегда.

Я люблю тебя изнутри.

Понимаешь? Понимаешь.

Это намного больше, чем любить внешний облик. Даже такой шикарный, как у тебя. Ты ­– Бог. Но со временем все наше внешнее изменится до неузнаваемости. Через двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят, семьдесят лет… Да, я все эти годы буду рядом! Разве могу я уйти? Нет, ты меня никогда не отпустишь. И я буду любить тебя так же сильно, как бы ты не стал выглядеть, потому что я вижу тебя изнутри, Данечка.

Я люблю тебя изнутри.

Ты мой уникальный, эксклюзивный, единственный. То, что ты раскрыл в нас, человечеству когда-нибудь только придет в голову изучать.

Я с тобой до конца. Не этой жизни. Мира.

Потому что я знаю твою душу, и из миллионов других всегда буду искать только твою.

Ты попал. Это неизбежно. Мы не разлучимся. Никогда.

Вот так прочно, понимаешь? Понимаешь!»

Я знал, что Маринка наблюдает, пока я читаю. И не мог в тот момент поднять на нее глаза. Чувствовал, как горело все мое тело. Изнутри. Я с трудом реализовал поверхностное подобие дыхательной функции.

«Ты всегда восхищался моей семьей. Но посмотри, наша ведь будет еще круче! Мы должны передать нашим детям все, чем обладаем. Кровь от крови, плоть от плоти. Не думаю, что нам стоит принимать чужих, Дань… Уверена, будут еще души, которые, как наша Дынька, просто выберут именно нас. Несмотря ни на что…»

Эту запись Марина сделала через пару недель после родов, когда я как бы невзначай заметил, что в будущем мы могли бы стать для кого-то приемными родителями. Я уже тогда готовил ее к своему решению, а она уже тогда ему сопротивлялась.

И то, что она писала, несомненно, сносило мне крышу, манило и захватывало своей величиной.

Но как же суровая реальность? Какой договор подписывать с этим ебаным миром?

«Я люблю тебя изнутри…» – не то чтобы эта фраза

повторялась чересчур часто, но она засела в моем сознании как основная мысль.

Я отложил дневник, когда пришло время купания малышонка. Этот процесс немного отвлек и помог перегрузить эмоциональный фон. После я помог Маринке одеть Дыньку и лег рядом, прижимаясь со спины, чтобы наблюдать за кормлением.

Когда же малыха уснула, между нами вновь сгустилось напряжение. Раньше двенадцати мы никогда не ложились. Бывало, засиживались до часу-двух. Зависело от того, когда Даринка просыпалась на вторую кормежку. Чаще всего в этот промежуток я работал, а Маринка за соседним столом училась. Иногда, если ни у кого из нас не было срочняка, мы просто смотрели фильм и болтали.

В ту ночь разбежаться по своим делам не могли. А врубать телевизор казалось кощунственным. Мы смотрели и смотрели друг другу в глаза. Вселенная подвисла. Мы тоже не двигались. Только дышали. Сердца работали ровно, но сильно.

А потом, словно чувствуя, что наше личное время подходит к концу, Маринка спокойно вывела:

– Если ты чувствуешь риск и тревогу, мы не будем заниматься сексом, Дань. Но я не позволю тебе себя калечить.

Следом потянулась пауза, в которой мы оба пытались постигнуть всю глубину этого решения.

– Совсем? – выдохнул я, в конце концов. – Я хочу ласкать тебя.

– Ты можешь ласкать меня, – позволила Маринка.

– Осторожно, – добавил я.– Никакой ебаной спермы ближе, чем на метр к писюхе.

Она рассмеялась. Я остался серьезным.

Дышать тяжело было.

– Я люблю твою ебаную сперму, Дань, – заметила моя кобра, заставив воспламениться от похоти. – Значит, ты тоже позволишь мне тебя ласкать? – спросила она, впервые за эти дни выдав свое волнение. – Осторожно, конечно…

– Конечно.

Вместе выдохнули. И снова замолчали. Коснулись ладонями лиц, потерлись губами – легкость вернулась. Баланс восстановлен.

– Я буду писать для тебя всю жизнь, – зашептала Маринка. – Каждый наш день, пока мои руки будут способны это делать. Если у тебя возникнут вопросы по какой-то ситуации, ты всегда сможешь найти на них ответы здесь, – она прижала мою руку к своей груди напротив сердца.

Но я уже знал, что «здесь» – растяжимое пространство. У нас было много инструментов для демонстрации своей любви.

Мы отпустили себя в ту же ночь. Ласкали друг друга, соблюдая озвученные правила – осторожно. Но со всей душой. С полной отдачей. И были счастливы.

Часть из Маринкиных дневников, как я позже понял, предназначалась не мне.

– Это для Дарины. Я пишу их с тех пор, как почувствовала ее отдельным существом. И сейчас – каждый ее день. Хочу, чтобы она, если ей, конечно, когда-нибудь это будет нужным, постигла все, что знаем мы.

– Классная идея, – прохрипел я. – Ты пишешь там и за меня?