Сжигая запреты
Шрифт:
Дрожит по-прежнему и, должно быть, все еще злится. Но при этом жмется ко мне, обвивает руками шею и самовольно закидывает мне на бедра ноги.
– Нет… – сиплю я, необычайно смущенный. Не то чтобы в шоке от собственных чувств нахожусь. Я их даже разобрать не в состоянии. – Не хотел тебя пугать.
– Честно?
– Честно.
Очень легко говорить, когда можно говорить одну только правду.
– Я чуть с ума не сошла…
– Почему?
– Что «почему», Дань? Я испугалась!
– Почему ты испугалась, Марин?
Ее горячие губы замирают на
– Можешь сказать, что не знала просто, как после моей смерти добираться домой, – иронично подкидываю идеи для ее спасения.
На самом деле сам себя готовлю к очередному трешаку, который зреет в голове кобры. Вот я вроде как пошутил и тем самым поймал почву перед основным ударом.
– Нет, – толкает Маринка, заставляя меня всем организмом напрячься. – Я испугалась, потому что ты – это ты.
И мое сердце пропускает череду жизненно важных ударов. Я, сука, ощущаю это физически. Оно там, за моей окаменевшей грудиной, буквально подыхает. Чтобы через глубокую паузу сразу на максимальной скорости сорваться и замолотить меня в грудь.
Молчу. Не знаю, что сказать. Да и способен ли выдавить хоть слово… Маловероятно.
Плыву с Чарушиной к берегу в относительной тишине. Все, что есть в воздухе – шум океана и звуки джунглей. Мы их не нарушаем, пока переводим дыхание и восстанавливаем все остальные процессы.
– Заключим перемирие? – полностью оживает Маринка только на берегу. – Только на сегодняшний день. До полуночи. Нам многое нужно сделать. Согласен?
Заторможенно смотрю на то, как она поправляет купальник и выжимает из ткани на сиськах воду.
– Давай навсегда, – нахально выдвигаю навстречу.
Внахлест. Да, мать вашу. Да! Охуенное слово! В любых отношениях шаги должны быть двусторонними.
– Нет, – отрезает Чарушина упрямо. – Навсегда не получится! В том и суть, Дань! Перемирие – это временное прекращение военных действий. Временное! – несколько раз с нажимом подчеркивает. – Принимай на сегодня или… Или дальше – как есть – без перемирия!
Внахлест не работает, ага. Понял, не баран.
– Тогда без перемирия, Марин!
И все же баран…
19
У одного человека не может быть двух сердец.
Итак… Время пришло. Оттягивать полноценную близость больше некуда.
Волнуюсь, безусловно. Страх расправляет крылья. И бьются они уже не просто у меня в груди. Горячими волнами по всему телу расходятся.
Я все продумала лучшим образом. Должно получиться. Он не заметит.
То, что Шатохин отверг сделанное мной в минуту слабости предложение по перемирию – хорошо. Размякать нельзя. Колючая проволока и двести двадцать вольт напряжения – необходимая защита. А я, испугавшись за Даню, вдруг на ровном месте об этом забыла.
Кажется, что делать на острове нечего. Но, к моему удивлению, часы этого праздного безделья пролетают с безумной скоростью. Бесцельно побродив по острову,
Шатохин не отстает.
Минуты моей неприкосновенности иссякают.
Я люблю рассказывать, как хорошо умею собой владеть. Но в этот вечер мне это дается с огромным трудом. Держу баланс, упорно гоня пугающее ощущение, что одна секунда слабости спровоцирует полную потерю контроля и, как следствие, катастрофу. Нельзя допустить высвобождения эмоций, с которыми я не смогу справиться.
Иду к дому, впервые испытывая потребность завернуться в полотенце. Вряд ли температура успела снизиться хоть на градус, но мне вдруг становится зябко. Поэтому к хижине я лечу, не разбирая толком дороги. И там, перешагнув порог, сразу же скрываюсь в ванной.
Странно, что тут нет замка. Каждый раз, когда вхожу, приходится полагаться лишь на Данину совесть, которой, как мы знаем, попросту нет.
Впрочем, ему, как позже оказывается, не до меня.
Пока я принимаю душ и одеваюсь, он выполняет свою часть работы. Уж не знаю, кто ему помогает, и когда он успевает все это организовать, но выглянув в какой-то момент из хижины, я вижу не просто столик со стульями, а шикарную беседку из диких тропических цветов, с развевающимися газовыми занавесками, внутри которой и размещается не менее красивая ресторанная мебель. А еще… В конце деревянного пирса, у самых ступеней, которые ведут прямиком в воду, белеет простынями и кучей подушек самое романтическое ложе, которое только можно себе вообразить, даже если бы место его расположения не являлось настолько потрясающим.
Шатохин днем, конечно, отлучался, но совсем ненадолго. Неужели успел сделать звонок и все это заказать? Как доставили? Мы точно здесь одни? Или где-то в подземном бункере, на глубине тысячи метров находятся целый город с уникальной системой обслуживания и люди, которые за нами непрерывно наблюдают?
Фантазия, конечно… Жуть.
Разозлившись, возвращаюсь в хижину. От души толкаю дверь. Однако и та выражает по отношению ко мне пренебрежение. Выполненная из каких-то странных материалов, не издает ни звука.
Выругавшись, позволяю себе недолго покипеть. А потом, принимаясь за обещанный ужин, решаю, что едой я все и испоганю.
Во-первых: никаких деликатесов и изысков. Рис и рыба. Точка.
Во-вторых: побольше перца и соли.
В-третьих: доварить рис до состояния разбухшей каши. Долить воды. Сто раз перемешать.
В-четвертых: сжечь рыбу. Слегонца. Чтобы Шатохин не догадался, что все это свинство – умышленное преступление глупой девчонки с разбушевавшимися гормонами.
«Отлично», – думаю я, выкладывая еду на две тарелки.