Сжигая запреты

Тодорова Елена

Все складывается идеально. Ровно до конца февраля.

Первого марта ночью я просыпаюсь от ряда неясных, но отчего-то чрезвычайно тревожных звуков. Пока сажусь, все стихает. Моргая, смотрю в темноту. По спине озноб бежит. Совершая глубокий вдох, не даю телу дернуться.

К тому моменту, как сознание подгружается полностью, и я вижу пустую половину кровати, дверь ванной резко открывается. Улавливаю Маринкино учащенное дыхание, и откуда-то выплывает страшная мысль: пришла беда. Едва подрываюсь на ноги, вспыхивает верхнее

освещение. Это усиливает беспокойство – без острой необходимости она бы его среди ночи не врубила.

– Я упала, – выпаливает Марина голосом, полным паники. В глазах слезы стоят, и лицо уже мокрое. Кроме того, вся она трясется. – Проснулась, майка мокрая… Решила душ принять и надеть сухое… Когда выбиралась из душа, поскользнулась… Не знаю как!

Видно, что пытается это осмыслить, направляя на этот бесполезный в данном случае процесс все силы. Это ошибка. Но сейчас нет времени объяснять. Блокирую свои собственные деструктивные мысли и летящие за ними эмоции, прежде чем подойти к Маринке и, сжав ее плечи, заставить сфокусироваться на зрительном контакте со мной.

– Как именно ты упала? На что? На живот? Что-то болит?

Череда вопросов заставляет ее ненадолго задуматься.

– Нет, не на живот… Вроде, – уверенности она не источает. – Как-то на бок… Вроде…

– Что-то болит? – повторяю осипшим голосом.

Маринка в этот момент всхлипывает.

– Да… – скривившись, кивает. – Тянет внизу… – скользнув рукой под свой загорелый аккуратный животик, поглаживает паховую зону. – Как так? Я не понимаю! Всю беременность я сохраняла свою обычную активность, и все было хорошо. Летала, плавала, ныряла, танцевала, бегала… А тут какой-то дурацкий душ… И падение!

– Одевайся, – сухо командую я. Просто не могу себе позволить никаких эмоций. Они есть, конечно. Но кипят так глубоко внутри, что на поверхность нутра не доходят даже пузырьки. А небольшие волны я способен игнорировать сутками. – Я звоню в «скорую», – прикладываю к уху телефон.

Когда вызов фиксируют, возвращаюсь к мечущейся по гардеробной Маринке. Как ни стараюсь ее угомонить, паники и суеты избежать не удается. Она просовывает в водолазку голову, забывает о ней и стягивает с полок другие вещи.

– Марина, что ты делаешь? – спрашиваю как можно спокойнее.

– Нужно собрать сумку… С собой… В роддом ведь… Тридцать семь недель, Дань…

– Кисуль, – выдыхаю так же ровно, фиксируя ее на мгновение у стены. – Я тебе потом все привезу. Сейчас сама оденься, пожалуйста. «Скорая» будет меньше чем через десять минут.

– О-о-о, они, что, на вертолете? – пытается шутить моя зареванная кобра.

Очень слабо смеется. А глаза тусклые.

– На подводной лодке, – подмигиваю.

И сам ее одеваю. Пока продеваем ноги в штанины, Маринка начинает реветь.

– Болит?

– Не очень… Просто страшно…

И у меня в груди что-то замыкает.

Пару раз моргаю, прежде чем удается сконцентрироваться для обычного вдоха.

–

Все будет хорошо, – касаясь лбом ее лба, веду ладонями по щекам.

Стираю слезы и ощущаю жжение, будто от кислоты.

Ненавижу, когда она плачет. Ненавижу, когда ей больно. Ненавижу, когда ей плохо.

Если бы умел забирать всю мучащую ее хрень, забрал бы.

– Обещаешь, Данечка?

– Конечно, – выдаю якобы уверенно. – Ради тебя и дочки я готов сражаться с самим чертом.

– Будешь сбивать небоскребы? – вспоминает Маринка, заставляя в очередной раз задохнуться.

«– Лететь за тобой, сбивая столбы, не собираюсь!

– Какие там столбы, Данечка? Ради меня будешь сбивать небоскребы!»

Вдыхая, нормализую этот процесс до спокойного состояния.

– Легко, Марин.

Оставить Чарушиных в счастливом неведении, конечно, не получается. Сирена «скорой», выманивает их спуститься на первый этаж, когда я уже куртку на жене застегиваю.

– Все под контролем. Мы в роддом.

Чтобы не волновались, о самом падении решаю умолчать.

– Ой… Ну, с Богом, – осеняет нас крестом мама Таня.

Никогда не видел, чтобы так делала. Наверное, у Лизки научилась.

– В «Радугу» же, да? – уточняет Артем Владимирович. Накидывая свою куртку, киваю. Он добавляет: – Мы сейчас соберемся, и следом.

Не факт, что рожать сегодня не будет. Но объяснять это времени нет. Поэтому просто выходим и грузимся в «скорую».

Маринку тут же раздевают, кладут на кушетку и подключают к каким-то приборам. Салон заполняет четкий ровный ритм сердцебиения нашей крохи. Я невольно вздыхаю. Только вот Маринка спокойнее не выглядит.

– Дань… Я тебе не сказала… – выдает вдруг, судорожно стискивая мою ладонь. – У меня еще кровь пошла…

Говорит мне, а реагирует врач.

Я, мать вашу, не способен.

– Много? – уточняет, продолжая водить датчиком. Быстро. Не так, как на плановом УЗИ. Пока смотрю на эти стремительные движения, в глазах скапливается жжение. – Сколько крови вышло?

– Примерно как при месячных… – всхлипывает Маринка.

И внутри меня происходит такая встряска… С трудом удается скрывать физически то, что эмоции вырвались и заметались по нутру.

– Отслойка плаценты. Одна четвертая всей площади.

Я закашливаюсь. Чтобы остановить это, прижимаю ко рту кулак. Кисть дрожит, как крепко я ни стискиваю пальцы.

– Это очень плохо? – задушенно шепчет жена.

– Милая… – вздыхает врач, задерживая на ней ласковый, будто материнский взгляд. – Это среднетяжелая степень преждевременной отслойки плаценты. Сейчас ребенок в порядке. Но он уже начинает испытывать гипоксию. Это нельзя игнорировать. Кроме того, если отслойка будет прогрессировать, счет пойдет на секунды. Пока еще есть время, но… – не договорив, женщина жмет какие-то кнопки на столе. – Будь сильной, милая.