Сжигая запреты
Шрифт:
Я содрогаюсь так, что, кажется, между лопаток пролегает трещина.
Врач, глядя в динамик, начинает говорить совершенно другим тоном – сухим, профессиональным:
– Подготовьте операционную на втором этаже. Экстренное кесарево сечение. Тридцать семь недель. Преждевременная отслойка плаценты. Одна четвертая площади. Состояния плода удовлетворительное.
– Нет… Нет… – лепечет Маринка, дергая в панике меня за руку. – У меня не должно быть «кесарево»! Я не хочу «кесарево»! Я сама хочу! Мы вместе, Дань… Мы же готовились!
И
А как ее решить, если от нас в этом случае уже ни хрена не зависит?
– Все не так… Все неправильно… – захлебывается горестно. – Мы же готовились… Все должно было быть прекрасно… Душевно… Как самое великое чудо… Как искусство… Как новый этап единения… Чтобы она нас приняла и сразу почувствовала, как сильно мы ее ждали… Как готовились…
Не хочу ее пугать, но она явно не воспринимает ситуацию серьезно.
– Марина, – стискивая ее ладонь, наклоняюсь над ней, пока не касаюсь лбом ее переносицы. – Мы утратили право выбора. Считай, что решила Дарина. Ты же не хочешь ее потерять?
– Даня! – орет, и я понимаю: доходит, наконец. – Ни за что!
– Тогда успокойся, Динь-Динь, – быстро целую ее. Даже не целую, а просто прижимаюсь губами. И снова смотрю в залитые слезами глаза. – Доверяй врачам. Доверяй Дыньке. Доверяй себе. И… – какой-то гребаный ком перекрывает глотку и душит так, что я начинаю задыхаться. – Обещай мне, что справишься.
– Если тебя не пустят со мной…
– Меня не пустят, Марин, – жестко останавливаю ее. – Это экстренное кесарево сечение, Марин, – еще сильнее интонациями давлю. Она зажмуривается и, всхлипывая, мотает головой. – Обещай мне, что справишься!
– Обещаю, – выдавливает отрывисто.
Но в клинике, когда ее уже катят на каталке по коридору, моя Чаруша пронзительно вскрикивает и хватается за низ живота. А пару секунд спустя белые простыни между ее ног заливает попросту ужасающим количеством крови.
И у меня начинает уходить из-под ног земля.
Продолжаю нестись за каталкой, но твердой поверхности не ощущаю. Кажется, что по воздуху на чистом упорстве несусь. Никакие мантры не помогают вернуть себе контроль. Я просто стараюсь помнить, что не имею права сорваться. Позволяю Маринке в ужасе выкручивать себе суставы.
– Больно… Даня… – бормочет между безумно частыми резкими выдохами и такими же рваными шумными вдохами. – Что это течет? Что это, Даня? Это же воды? Не кровь?
Глядя ей в глаза, пытаюсь прочувствовать весь тот кошмар, что она сейчас проживает. Остановить его возможности нет. Хотя бы располовинить.
Если бы я только мог!
– Держись, родная. За нас всех держись, – все, что я успеваю сказать ей, прежде чем закрывается дверь операционной.
А потом следуют длинные и, определенно, худшие в моей жизни минуты ожидания. Ведь пока я тут, за несколько стенок от меня идет тот самый «счет на секунды». Только сейчас осознаю, что это сражение
Моя жена. Моя дочь.
Мои маленькие хрупкие девочки.
И я не имею никакой, мать вашу, возможности вмешаться. От меня ничего не зависит!
«А когда я постарею, Данечка, ты будешь любить меня так же сильно?»
Маринка… Малышка моя… Ты только постарей, родная.
Слышишь меня? Слушай, Марин!
Я тут. Я с вами. Всегда буду.
И любить тебя, безусловно… С каждой минутой сильнее, сколько бы нам ни было лет!
«Радуга» – частный ультрамодный перинатальный центр. Современная аппаратура, крутые специалисты и комфорт премиум-класса. Но конкретно в том месте, где нахожусь я, тяжелейшая атмосфера.
Тут тихо и холодно. Тут пахнет болью. Тут блядски страшно.
Никогда прежде мой страх не являлся таким сокрушительным. Он не просто ломает меня. Он уничтожает до основания.
Я не способен застыть в одном положении. Но не способен и двигаться. По ощущениям я словно бы разваливаюсь на куски. Рассыпаюсь на микроклетки. Каждая из них пульсирует и странно зудит. Под кожей, внутри черепа, под сердцем, где-то очень-очень глубоко – все горит и свербит. Хочется разодрать, ломая ногти. Вытащить все это наружу. Перебрать, удаляя воспаленные ткани. Только ведь не уверен, что хоть что-то останется. Слишком обширная зона поражения. Смертельная. И я готов подохнуть самым страшным образом. Лишь бы выжили мои девочки.
Подавшись вперед, упираю локти в колени. Сцепляю руки и, прижимая их ко рту, прикрываю веки. За ними рябит, будто видения проносятся.
Горящие глаза. Улыбка на губах. Ветер в волосах.
Бах, бах, бах… Разрывается за грудиной сердце.
Держись. Слышишь, Маринка? Только держись, родная.
Это не должно длиться так долго. Не должно, но длится!
Каждая чертова секунда ожидания отбирает у меня не меньше, чем по году жизни. Ну и пусть. Сорю этими годами, словно ебаный годовой миллионер. Меняю их на любовь. Меняю и меняю, а алчной смерти все мало.
Открываю глаза, когда осознаю, что больше не могу сидеть на одном месте. Поднимаюсь на ноги и начинаю расхаживать по периметру.
Детский крик отчего-то является для меня неожиданностью. Он пронизывает насквозь, оглушает и ослепляет. Заставляет замереть, резко превращая мою плоть в камень.
А потом… Сердце оттягивается, словно снаряд в рогатке. Отстреливает оно люто и тут же принимается колотиться с такой силой, что я едва не теряю равновесие.
– Поздравляю, у вас дочь, – впопыхах информирует выскочившая из операционной медсестра.