Т. 04 Дорога доблести
Шрифт:
— Я бы не стала называть герра Шмидта дурацким. Он вполне приличный президент по сравнению со многими другими немецкими президентами.
— Вот об этом я и говорю. Мне любой немецкий президент представляется дурацким, ибо Германия — в моем мире — одна из последних западных монархий, ничем не ограниченных и в то же время весьма эффективных с политической точки зрения. Даже царь и тот не обладает такими правами.
— И я говорю о том же, Алек. У нас нет ни кайзера, ни царя. Великий князь Московский является конституционным монархом и уже не претендует на то, чтобы
— Маргрета, мы оба говорим об одном и том же. Мир, в котором я рос, исчез. Мне приходится заново познавать совершенно другой мир… нет, не совершенно другой. География, по-видимому, не изменилась, а история — не полностью. Оба мира, кажется, были идентичны до начала двадцатого века. Или, скажем, до 1890 года. Около сотни лет назад случилось нечто непонятное, и мир расщепился надвое… А двенадцать дней назад произошло нечто столь же странное, но уже со мной, и меня выкинуло в этот чужой мир. — Я улыбнулся ей. — Но я не жалею. И знаешь почему? Потому что в этом мире есть ты.
— Спасибо. А для меня бесконечно важно, что в нем есть ты.
— Тогда, значит, ты мне веришь. Вот и я вынужден поверить. Поверить так, что перестал волноваться по поводу случившегося. Беспокоит меня только одно — что стало с Алеком Грэхемом? Занял ли он мое место в моем бывшем мире? Или что?
Она не ответила мне, а когда наконец заговорила, то ее слова ошеломили меня своей бессмысленностью.
— Алек, будь добр, сними, пожалуйста, штаны.
— Что ты сказала, Маргрета?
— Будь так добр. Я вовсе не шучу и в еще меньшей степени собираюсь соблазнять тебя. Но я должна кое-что проверить. Пожалуйста, спусти брюки.
— Не понимаю… ну, хорошо…
Я умолк и сделал так, как она просила, хоть это и очень нелегко, когда на тебе вечерний костюм. Мне пришлось сначала стащить с себя смокинг, потом жилет, и только сняв эти оболочки, я оказался в состоянии сбросить с плеч подтяжки.
Затем, весьма неохотно, начал расстегивать ширинку. (Еще один недостаток этого мира — в нем отсутствуют «молнии». Я мало ценил их до того, как обнаружил полное отсутствие таковых).
Наконец, тяжело вздохнув, я спустил брюки на несколько дюймов.
— Хватит?
— Еще немножко, если можно… и не откажи в любезности, повернись ко мне спиной.
Я снова повиновался. Потом почувствовал, как ее руки, мягкие и доброжелательные, нежно прикоснулись к моей правой ягодице. Маргрета приподняла нижний край моей сорочки и спустила кальсоны с правой стороны.
Несколько секунд спустя она восстановила порядок в моей одежде.
— Вот и все. Спасибо.
Я запихал рубашку в брюки, застегнул их, надел на плечи подтяжки и уже потянулся было за жилетом, когда Маргрета сказала:
— Еще минуточку, Алек.
— Э? А я полагал, что уже все.
— Да, все. Но нет смысла снова влезать в вечерний костюм. Можно я достану твои домашние брюки? И рубашку. Ты же не собираешься идти в салон?
— Нет, конечно. Во всяком случае, если ты останешься.
— Я останусь, нам надо поговорить, — она быстро отыскала домашние брюки и
Не знаю — надо ей было воспользоваться туалетом или нет, но она понимала, что мне удобнее переодеться в каюте, чем в крошечном туалетике.
Я переоделся и сразу почувствовал себя лучше. Жилет и крахмальная сорочка лучше смирительной рубашки, но ненамного. Маргрета вышла из ванной и первым делом повесила на вешалку сброшенную мной одежду — все, кроме сорочки и воротничка. Вынула запонки и спрятала, а сорочку и воротничок бросила в мешок для грязного белья. Интересно, что сказала бы Абигайль, увидев все эти действия, столь характерные для заботливых любящих жен? Абигайль никогда этим не занималась — она считала, что мужчин не следует портить чрезмерной опекой.
— К чему все это, Маргрета?
— Мне надо было кое-что проверить. Алек, ты стараешься разгадать, что произошло с Алеком Грэхемом? Теперь я знаю ответ.
— И что же?
— Он здесь. Ты и есть он.
Дар речи вернулся ко мне только через какое-то время.
— И основой для такого утверждения послужило лицезрение нескольких квадратных дюймов моей задницы? И что же ты там обнаружила, Маргрета? Красное родимое пятно, по которому обычно находят пропавших без вести наследников престола?
— Нет, Алек. Твой Южный Крест.
— Мой… что?
— Алек, ну пожалуйста! Я так надеюсь, что это поможет восстановить твою память! Я увидела его в ту первую ночь, когда мы… — она заколебалась, но потом посмотрела мне прямо в глаза, — когда мы занимались любовью. Ты зажег свет, а потом перевернулся на живот, чтобы посмотреть, который час. Вот тогда-то я и увидела эти родинки на правой ягодице. Я что-то сказала насчет рисунка, который они образуют, и мы немного пошутили на эту тему. Ты еще сказал, что это твой Южный Крест и он показывает, где у тебя верх, а где низ — Маргрета слегка покраснела, но не отвела твердого взгляда от моих глаз. — И я показала тебе несколько своих родинок. Алек, мне ужасно жаль, что ты этого не помнишь, но, пожалуйста, верь мне. К тому времени мы уже так привыкли друг к другу, что вполне могли шутить на такие темы, и я нисколько не боялась показаться грубой или нескромной.
— Маргрета, я вообще не могу представить тебя нескромной или грубой, но ты придаешь слишком большое значение дурацкому рисунку, в который случайно сложились родинки. У меня их уйма, и я нисколько не удивляюсь тому, что некоторые из них, в том месте, где я их и вижу-то плохо, образуют что-то вроде креста… И даже тому, что и у Грэхема был похожий рисунок.
— Не похожий, а точно такой же!
— Ну… есть же лучшая возможность проверить. В столе лежит мой бумажник. Вернее, бумажник Грэхема. Там его водительское удостоверение. С отпечатком большого пальца. Я не сверял его, поскольку полностью уверен, что он — Грэхем, а я — Хергенсхай-мер и что мы вовсе не один человек. Но мы это можем проверить. Достань бумажник, дорогая. Сверь сама. Я поставлю свой отпечаток на зеркале в ванной. Сравни их. И тогда ты увидишь сама.