Т. 09 Свободное владение Фарнхэма
Шрифт:
Это случалось, когда Теобальду только-только исполнился год и два месяца, — ему и отцу пришлось пережить трудные и поучительные полчаса, когда они после этого выясняли отношения. В тот раз Филлис предоставила их самим себе, предварительно надавав, правда, Феликсу наставлений, чтобы он чем-нибудь не навредил чаду. После того случая Теобальд больше не кусался, но у Гамильтона навсегда остался маленький рваный шрам на большом пальце левой руки.
Феликс любил сына безмерно, хотя и обращался с ребенком подчеркнуто бесцеремонно. Ему было досадно, что Теобальд не проявляет к нему никаких нежных чувств и в то же время
По совету Мордана и решению Филлис (у Феликса в таких вопросах права голоса не было — ему запросто могли напомнить, что именно онаявляется профессиональным психопедиатром, а вовсе не он) Теобальда не начинали учить читать до общепринятого тридцатимесячного возраста, хотя тесты и показывали, что он был вполне способен воспринять идею абстрактных символов несколько раньше. Филлис воспользовалась традиционной стандартной техникой, когда ребенка учат группировать объекты по каким-либо абстрактным характеристикам, подчеркивая в то же время индивидуальные особенности каждого объекта. Теобальд откровенно скучал на занятиях и первые три недели не демонстрировал ни малейшего прогресса. Затем — казалось бы, внезапно — им овладела идея, что все эти нудные материи могут иметь отношение к нему лично — возможно, виной тому был случай, когда малыш узнал собственное имя на стате, который Феликс отправил из офиса. Во всяком случае, вскоре после этого он сделал явный рывок, сконцентрировав все внимание, на какое был способен.
Через девять недель после начала обучения курс был завершен. Чтение было освоено, и дальнейшие занятия только испортили бы дело. Филлис оставила сына в покое и только следила за тем, чтобы в пределах досягаемости Теобальда находилась лишь такая литература, какую она хотела бы ему порекомендовать. Иначе он читал бы все подряд — ей и так приходилось с силой отбирать у него книгофильмы, когда ему надо было заниматься физическими упражнениями или обедать.
Феликса такое увлечение ребенка печатным словом беспокоило, но Филлис поспешила рассеять его опасения.
— Это пройдет. Мы неожиданно расширили пространство его восприятия, и теперь он некоторое время должен осваиваться с этим.
— Со мной вышло иначе — я до сих пор читаю, когда стоило бы заняться чем-то другим. Это порок.
Теобальд читал, запинаясь и часто бормоча про себя; разумеется, ему нередко приходилось обращаться за помощью к взрослым, если встречались новые и недостаточно ясные из контекста символы.
Дома, конечно, не было такого технического оснащения, как в воспитательном центре, где ни единое слово не появляется в букваре, если его нельзя проиллюстрировать наглядными примерами, а если слово символизирует действие — это действие незамедлительно и столь же наглядно воспроизводится.
Однако Теобальд покончил с букварем раньше, чем полагалось, и дом их, хотя и достаточно просторный, должен был бы превратиться в настоящий музей, чтобы в нем разместились все пособия, необходимые для ответов на его бесчисленные вопросы. Филлис напрягала всю свою находчивость и актерские способности, стремясь не уклоняться от главного принципа семантической педагогики: никогда не описывать новый символ с помощью уже известного, если вместо этого можно привести конкретный пример.
Впервые
— Что значит «влюбленный до безумия», мама? — этот вопрос он задал в присутствии Мордана и своего отца.
— Ну… — осторожно начала Филлис, — прежде всего, скажи, рядом с какими словами стояло это выражение?
— «Я не просто в вас до безумия влюблен, как, по-видимому, полагает этот старый козел Мордан…» Этого я тоже не понимаю. Разве дядя Клод — козел? Он совсем не похож…
— Что читает этот ребенок? — удивленно спросил Феликс.
Мордан в ответ промолчал и только выразительно выгнул бровь.
— Кажется, я узнаю слог, — обращаясь к Феликсу, негромко произнесла Филлис и, вновь повернувшись к Теобальду, поинтересовалась: — Где ты это нашел? Признайся.
Ответа не последовало.
— В моем столе? — она знала, что дело обстояло именно так; в ящике стола она хранила связку писем — воспоминание о тех днях, когда они с Феликсом еще не выяснили всех своих разногласий; у нее вошло в привычку перечитывать их — в одиночестве и втайне. — Скажи честно.
— Да.
— Это ведь запрещено, ты же знаешь.
— Но ты же меня не видела, — торжествующе произнес отпрыск.
— Это правда.
Филлис лихорадочно обдумывала создавшееся положение. Ей хотелось поощрить сына за то, что он сказал правду, но вместе с тем — закрыть дорогу непослушанию. Конечно, непослушание чаще оборачивается достоинством, нежели грехом, однако… Ну да ладно. Она отложила выяснение вопроса.
— У этогоребенка, похоже, нет ни намека на нравственность, — пробормотал Феликс.
— А у тебя есть? — немедленно ввернула Филлис и вновь сосредоточила внимание на сыне.
— Там было гораздо больше, мама. Хочешь послушать?
— Не сейчас. Давай сперва ответим на два твоих вопроса.
— Но, Филлис… — прервал ее Гамильтон.
— Погоди, Феликс, — отмахнулась она, — сперва я должна ответить на его вопросы.
— А не выйти ли нам в сад покурить? — предложил Мордан. — Некоторое время Филлис будет занята.
И даже очень. Уже «влюбленный до безумия» являлось труднопреодолимым препятствием, но как объяснить ребенку на сорок втором месяце жизни аллегорическое употребление символов? Нельзя сказать, чтобы Филлис в этом слишком преуспела. И некоторое время Теобальд, не чувствуя различия, поочередно именовал Мордана то «дядей Клодом», то «старым козлом».
Эйдетическая память является рецессивной. И Гамильтон, и Филлис получили ответственную за нее группу генов от одного из родителей. Теобальд — в результате селекции — унаследовал ее от обоих. Скрытая потенция, рецессивная в каждом из его родителей, полностью проявилась в нем. Конечно, и «рецессив», и «доминанта» — термины относительные; доминанта не подавляет рецессив полностью, это — не символы в математическом уравнении. И Филлис, и Гамильтон обладали превосходной, выходящей за рамки обычного, памятью. У Теобальда она стала практически совершенной.