т.2. Проза и драматургия

Визбор Юрий Иосифович

Володя последний раз тронул струны и смущенно произнес:

— Все.

Было слышно, как за перегородкой неторопливо тикают ходики. А Нина… Нина повернулась к окну и заплакала. Мы смутились окончательно, но Максим вдруг торопливо сказал:

— Нинок! А у тебя хорошая комната!

Это было сказано так неловко и с таким явным и добрым намерением смягчить обстановку, что все не выдержали и рассмеялись.

За окном над заиндевелой веткой острыми иглами сияли звезды, и, честное слово, во всей стране не было в этот вечер студентов счастливее нас.

Быстро

прошли наши каникулы. Мы уехали из снежной Удмуртии. А когда окончили институт — разъехались работать, кто на север, кто на восток. Теперь встречаемся редко — хорошо, если соберемся раз в год. И от нашей поездки в Удмуртию остались воспоминания да песня. Песня, подаренная человеку в день его рождения, песня — символ дружбы.

1959

АВТОР ПЕСНИ

Василий Николаевич проснулся оттого, что снизу шел густой табачный дым. «Опять курят», — подумал он и недовольно повернулся на другой бок. Но заснуть ему так и не удалось.

За окном темнела оренбургская степь. Поезд с синими огнями ночных лампочек летел сквозь марево рождающегося утра.

В одном купе с Василием Николаевичем ехали альпинисты. Беспокойная это была публика! Обедали они, например, так: привязывали к потолочному вентилятору веревку, на нее подвешивали ведро с помидорами, клали на стол соль, две буханки хлеба и поочередно брали помидоры из болтающегося ведра. И были страшно довольны. А что хорошего? Ни пройти, ни проехать. После обеда альпинисты укладывались на свои полки и молодецки храпели до вечера. Вечером, когда всем нормальным пассажирам надо бы на покой, они просыпались, доставали гитары, пели песни, рассказывали какие-то смешные, на их взгляд, истории, словом, до утра мешали спать.

Василий Николаевич вздохнул и сам было потянулся за папиросой. Неожиданно раздались аккорды гитары, и кто-то негромко запел:

Где снега тропинки заметают, Где лавины грозные гремят…

Василий Николаевич прислушался. Ему вдруг стало не по себе. «Не может быть, — подумал он. — Не может быть!»

А молодой голос продолжал:

Помнишь, товарищ, белые снега, Стройный лес Баксана, блиндажи врага, Помнишь гранату и записку в ней На скалистом гребне для грядущих дней…

Василий Николаевич спрыгнул с полки и вышел в пустой коридор. Сонная степь проносилась за окнами вагона. Глухо стучали колеса. А из приоткрытой двери купе звучала песня.

Василий Николаевич закурил и прислонился виском к холодному стеклу…

Как это было давно!

…Сначала ему вспомнился снег. Снег на вершинах гор, на стволах сосен, в валенках. Снег, засыпавший землянку так, что в нее можно было только вползать. Снег сыпучий, в котором можно утонуть, как в воде,

снег, закаленный жестокими ветрами, твердый, как клинок. Тяжелая тогда была пора. Был Василий Николаевич совсем молодым пареньком, и звали его Васей, просто Васей. Маленькая саперная часть, в которой он служил, уже целую неделю стояла у подножия Эльбруса. Связь была нарушена. В штабе армии эту часть, очевидно, считали погибшей.

Головные отряды фашистской дивизии «Эдельвейс» шли вверх по ущелью Баксана. Как далеко они продвинулись, никто не знал.

После многих неудачных попыток связаться с соседними частями созвали открытое партийное собрание. Речь шла не только о решении своей собственной судьбы, — это был суровый разговор о войне и судьбе Родины.

Постановили: никуда из Баксана не выходить, заминировать дорогу, драться с врагом до последней возможности.

В тесной землянке было жарко. С бревенчатого потолка капала вода. По железной печурке бегали беспокойные золотые искорки…

Командир саперов старший лейтенант Самсонов, держа руки у раскаленной печки, тихо говорил:

— Другого решения я и не ждал. Но мы не знаем, где враг. Нужна разведка. Идти по долине навстречу немцам — бессмысленно. Тропа у нас только одна, и никуда с нее не уйдешь. Может, ты, Роман, предложишь что-нибудь?

Сержант Роман Долина поднялся с нар. До войны он занимался альпинизмом и хорошо знал район Эльбруса.

— Надо идти наверх, — сказал он. — Есть вершины, с которых долина Баксана просматривается на тридцать-сорок километров.

— А много ли времени потребуется на восхождение? — спросил Самсонов.

— Сейчас скажу… Так… Значит, восемь часов подъема и часа три спуска. Короче, если завтра с утра выйти, то к вечеру, часам к девяти, можно быть уже здесь. Но это при хорошей погоде и видимости.

— Понятно, — сказал Самсонов. — Кто хочет идти с Долиной?

В землянке зашумели.

— Братцы! — гаркнул Роман. — Все равно с собой никого не возьму: альпинистов нет, а лишний человек мне, честно сказать, обузой будет.

— Я спрашиваю: кто хочет идти с Долиной? — спокойно повторил Самсонов.

Все замолчали. Долина примирительно кашлянул и сказал:

— Давайте, пожалуйста… Тогда уж пусть лучше Васька маленький идет…

Рассвет застал их на пути к вершине.

— И на что я тебя взял? — рассуждал Долина. — Конечности у тебя малогабаритные, силы — никакой… Минёр ты, прямо скажем, средненький. Так себе минер…

— Ты за себя беспокойся, — огрызнулся Вася.

— Желчи много в тебе, Василий Николаевич, — усмехнулся Долина. — Потому ты и желтый такой. А желчь самым прямым образом происходит от злости. Вот возьми, к примеру, меня — я розовощекий, статный, красивый человек. А все почему?..

Долина вдруг остановился.

— Видишь тот гребень?

— Вижу.

— Так вот по нему мы поднимемся на вершину. А когда спустимся, выдам тебе справку, что ты совершил восхождение на вершину второй «а» категории трудности. После войны значок альпинистский можешь получить.