т.2. Проза и драматургия
Шрифт:
— Стой, стой! — Лида замахала руками.
— Ну чего тебе?
По лестнице комбайна спускался Иван.
— Ты что здесь ночью делаешь?
— Тушканчиков ловлю… — Комбайнер был явно смущен.
— А-а.
— Да ладно, Лида, не серчай… Солому я на своем поле подбираю — перемолачиваю…
— Ну я пойду… На вот… — Лида вытащила из кармана завернутый в газету бутерброд. — Не ел небось…
Машина завелась сразу.
— Отдохнула, милая? — Лида похлопала ладошкой по пыльному крылу. — Поехали!
Водовоз весело запрыгал по ухабам.
«Ну и дорожка, — в который раз подумала Лида, — прямо русский перепляс!»
Но
Лида тихонько напевала озорную песенку о шофере, сочиненную здесь, в казахских степях:
Шофер, шофер, не потеряй дороги, тебе доехать надо до темна! А завтра утром снова в рейс далекий — такая уж профессия у нас! Как хорошо в пути мечтать о милой — она не спит, и ждет тебя она. А завтра вновь дорога разлучила, такая уж профессия у нас…И хотя рейсы у нее были не далекие и уж, конечно, никакой милой она не оставляла, казалось Лиде, что песня эта написана специально для нее.
«Хорошая у меня профессия, — думала она, — хороший сегодня день — веселый!»
1962
СТЕПНОЙ ПАТРУЛЬ
На обочине дороги перед въездом в совхоз стоят трое мальчишек. Утро. Жаркое солнце. Мимо мальчишек проносятся машины, за которыми тянутся длинные хвосты пыли. Пыль оседает на серьезных лицах ребят, на выцветших красных галстуках, на маленьком флажке, который старший из ребят держит в руке. Этот мальчишка выше всех. На нем одна лишь майка с пришитой к ней фетровой цифрой «7». Футболист? На самом маленьком из мальчишек напялены две длинные и толстые женские кофты. Все трое стоят молча, внимательно вглядываясь в дорогу, словно ожидая кого-то… Вот на дороге показалась машина, доверху нагруженная зерном. Мальчишки вытянули шеи, переглянулись, и старший из них не спеша вышел на дорогу, подняв красный флажок. Машина стремительно несется по дороге. Мальчик, стоящий посреди проселка, кажется маленьким-маленьким.
— Ну, в чем дело? Подвезти, что ли? — хрипло спрашивает шофер.
Он спрыгивает с подножки и не спеша идет к ребятам. Теперь они все трое стоят на дороге плотной кучкой, как три боксера, готовых принять бой.
— Лешка, — вдруг удивленно говорит шофер, — а ты чего здесь, сын?
— У вас не накрыто брезентом зерно, — строго говорит Лешка. — Придется вам вернуться. Мы — пионерский патруль. Накройте зерно брезентом, тогда можно будет ехать.
— Та-ак… Значит, ты отца родного на дороге останавливаешь, чтобы ему выговора делать? Понятно…
Шофер вынул из кармана спецовки сигарету, закурил. Ребята сурово молчат.
— Ну хорошо, — примирительно сказал шофер, — в следующий рейс накрою. Пустите с дороги.
Ребята молчат, смотрят исподлобья. Шея водителя вдруг начинает становиться похожей на первомайский кумачовый плакат. Он зло кидает сигарету в пыль.
—
Лешка смотрит в землю.
— Не уйду, — тихо говорит он.
— Да пойми же — у меня план… Ну как тебе это объяснить? Работа, одним словом… Понимаешь? Уборочная идет — это вам не в казаки-разбойники играть… Быстро хлеб нужно вывезти, чтобы дожди не помешали. Ну, Леш?
— Пап, накрой зерно брезентом…
Водитель некоторое время смотрит на ребят, потом круто поворачивается и быстро идет к машине.
— Ну хорошо! — кричит он сыну, высунув из окошка здоровенный кулак. — Дома поговорим!
Машина круто развернулась, и, когда пыль осела на дорогу, грузовик уже был далеко. Через полчаса эта же самая машина пронеслась мимо ребят. Зерно было накрыто брезентом. Водитель смотрел прямо перед собой в запыленное стекло.
— Достанется тебе, Лешка, — сказал самый маленький.
Вечер. За краем степи висит багряное коромысло заката. Сыплет мелкий дождик. Водители уже зажигают подфарники. Хлеб на целине в уборочную возят и ночью. Ребята стоят на обочине, накрывшись большим полинялым плащом.
Около них останавливается машина.
— Лешка! — кричит водитель. — Эй, патруль! Давай быстро в кабину.
Плащ некоторое время нерешительно колышется, потом ребята залезают в кабину. Самого маленького водитель поднимает на руках. В кабине тепло, сухо, пахнет зерном и перегретым железом.
— Ну чего вы стоите? Всех уже на базе предупредили, что патруль стоит… Все накрывают брезентом зерно… потерь нет… Ну что стоять!
— Мы сегодня восемь машин повернули назад! — хвалится самый маленький.
Ему ужасно нравится в кабине — гораздо приятней, чем под дождем в страшной ночной степи.
— Нате, пожуйте, — говорит водитель.
Он достает из кармана три куска сахара с прилипшими к ним крошками табака. Ребята грызут сахар. По крыше кабины постукивает дождь. Капли медленно ползут по стеклу.
— Ты, сынок, не обижайся на меня, — глухо говорит водитель, глядя куда-то в сторону, — не сердись, я ведь так… И матери не говори… Ладно?
— Ладно… — Леша улыбается.
Машина трогается с места. Она едет плавно, потому что в кузове лежат две с половиной тонны целинного зерна, накрытые брезентом.
1962
ОТ БАНИ ДО БАНИ
Новый радист на корабле — событие огромной важности. Во-первых, этот парень не должен быть трепачом. Ведь он знает все — кому пишут, кому не пишут, кого ждут, кого не ждут, у какого судна какой улов. Что нового в управлении. Какие скандалы в промысловой группе. У кого родился ребенок, а с кого алименты… Во-вторых, он не должен быть «барином». Вместе со всеми он должен уметь стоять на подвахте — скалывать лед, шкерить рыбу, если она идет «навалом». Правда, совершенно не обязательно, чтобы он это делал каждый день наравне с кочегарами или третьим штурманом. Но раз-два за рейс он должен выйти на солнышко, на палубу и, не обращая внимания на дружеские остроты матросов, взять шкерочный нож и помочь ребятам. Толку от этой помощи мало, да и не толк требуется. Требуется смычка с коллективом. Если радист не станет этого делать, никто его за это не упрекнет. Но тогда уже он будет не радист, а «барин». А «бар» на судах не любят.