т.2. Проза и драматургия

Визбор Юрий Иосифович

— Связь есть?

— Так точно, товарищ майор.

— Вот молодцы у меня ребята! Орлы! Ну-ка дай мне штаб!

Приставит он к уху трубку:

— Где же штаб? Что-то я не слышу!

— А вот он тоненькую дает настроечку, слышите?

— Э-э, да я вижу, вы не орлы, а голуби. А голубь — птица не военная. Нет, дорогой, ты эту музыку брось! Мне нужно, чтобы голосом можно было разговаривать. Вот так. Через час приду, чтобы связь была. А то у тебя здесь шум да треск какой-то. Ты уж ручки всякие поверти, чтобы связь была!

Но связь была,

мы с Вовиком пробивались друг к другу через тяжелый заполярный эфир, через тысячи помех, неудобств, мороз и бессонницу. Связь была — и это главное. А раз так, то мы в прекрасном настроении возвращались домой на своем вездеходе, предполагая сегодняшней ночью в первый раз за две недели прикоснуться к простыне. Но за пятнадцать километров до города у нас кончилось горючее. Мы улеглись на наст у обочины дороги и стали поджидать какого-нибудь добряка. Через двадцать минут около нас остановилась машина.

— Что, связь, загораем?

Пока шофера договаривались, к нам спрыгнули два солдата.

— Махорочкой мы у вас, ребята, не разживемся?

— Есть малость.

Мы им отсыпали махорки.

— Телефонисты?

— Радисты.

— О, радистом служить законно! Вот, предположим, прешьты по целине с ротным пулеметом, света не видишь, а радисту что? Залез в теплый фургон, Ташкентсебе организовал и шумит в трубку: «Кухня, кухня, я — сачок, для настройки дай бачок!» Так бы весь век служил!

— Да знаешь ты! — сказал другой солдат. — У радистов тоже служба законная, не тебе, пню горелому, в ней разбираться! Это с вашей части, ребята, одного кореша в тюрягузасадили?

— Кого же это?

— Ну как же, не помните? Зимой, в Новый год, когда корпус на армию играли с привлечениемавиации! А ваш какой-то кореш в самоволку деранулк своей коряге— и приказ о тревоге нам не передал! У нас-то, понятно, запасная связь была, порядок! А тот кореш восемь лет получил.

Мы с Вовиком переглянулись.

— Никакой коряги нет у этого радиста, — обиженно сказал Вовик, — он просто был в лирическом настроении и проявил халатность. И разгильдяйство.

— И сел, — сказал солдат.

— Да он жив-здоров и служит в нашей роте!

— Ну да, рассказывай!

— Я тебе точно говорю! — сказал Вовик.

Мы поехали дальше, но Вовик очень расстроился, особенно насчет коряги. Я тоже вспомнил эту огромно-глазую куклу Светку, так паскудно бросившую моего друга. Он сидел с края кузова, ни солнце его уже не радовало, ни последний год службы.

— Брось, Вовик, — сказал я, — не переживай. На срок службы не влияет!

Как ни странно, но этот банальный аргумент возымел действие на моего друга. Вовик повеселел, и когда с седьмого

километра сразу стали видны наш фиолетовый во льдах залив, и трубы алюминиевого завода, как воткнутые спички с лилипутскими серыми дымками над ними, и квадраты дворов, и кубики домов, и просека железной дороги, которая уходила на сотни километров на юг, по лесам и скалам на юг, только белые вздохи паровозов, как семафоры на пути к теплым ветрам весны, — Вовик вскочил в кузове вездехода и заорал, как сумасшедший:

— На срок службы не влияет!

Его крик разбудил непрерывно дремавшего Прижилевского, который открыл затекший глаз, с трудом повернул к Вовику голову, украшенную обгоревшей в каком-то костре шапкой, и с хриплым выдохом сказал:

— Нет, Красовский, все-таки ты Моцарт со справкой!

Осенние учения

— Товарищ сержант, — сказал Шурик, — вы бы хоть какую-нибудь музыку включили. Там на частоте две тысячи четыреста есть хороший маячок. А то я засну!

Ишь ты. И частоту знает!

— Нельзя, дорогой, — сказал я. — Подходим к самому опасному месту. Чуть зазеваешься — все пропало.

— Я тебе лучше анекдот расскажу, — сказал проснувшийся Сеня Вайнер.

— Приезжает муж из командировки?..

— Да иди ты со своим мужем! Слушай: дежурный по части ночью совершает обход. Заходит в конюшню, а там дневальный, хлюмпало, — дрыхнет. Дежурный по части тихонечко берет со стены хомут и надевает его на дневального. Потом командует — подъем! Дневальный вскакивает со сна, глаза красные, понять не может. Дежурный спрашивает — ты что делаешь? А дневальный ему — чиню хомуты!

Шурик затрясся за рулем.

— Цены б тебе, Сеня, не было б, — сказал он, — если бы килограмм на сорок похудел!

— А ты, Шурик, про баб меньше мечтай, а то не туда заедем!

— Про баб мечтать дисциплинарный устав мне не запрещает. Я ж ведь силой не хватаю, а по доброму согласию. Вежливо и культурно. А чего? У меня почти на каждых учениях женские приключения бывают. Парень я хозяйственный, там полено расколю, там ведро поднесу, и на этой почве любовь возникает. Вот и сержант не даст соврать!

Пускай потрепятся, пускай. Лишь бы Шурик не заснул, не дай Бог, не засел где-нибудь! Ну и намучился он за эти два дня!.. Машина все ехала по какому-то лесному проселку. В ярком свете фар возникали то черные стволы огромных сосен, то старые замшелые пни, белесыми островами светились березы. Ночь была темная, осенняя, звезды заволакивались краями туч. Мы второй день углублялись в тыл «противника», ехали по ночам, днем маскировались в лесах. Мы должны были выехать к автомобильному мосту через небольшую речку и, тайно обосновавшись там, передавать обо всем, что проходит и проезжает по этому мосту. Шли большие учения, долгие, серьезные и порой жестокие.