Та, что правит балом
Шрифт:
Я смотрела на него, едва сдерживаясь, чтобы не кричать от боли, гладила его лицо, надеясь обнаружить хотя бы тень чувства, и с ужасом понимала, что ничего не значу для него. И моя нелепая любовь, и мое отчаяние были так сильны, что я не видела выхода для себя и теперь нашла бы, наверное, извращенное удовольствие в предательстве Павла, окажись он и в самом деле человеком Ника.
А он как будто вымещал на мне свое разочарование. Его раздражало, что я не даю себе труда играть нужную роль, оставаясь покорной и жалкой. Наверное, он бы предпочел сильного врага, с которым
Да, наше свидание было полно безнадежности и горя, но я была согласна и на такое. Сейчас я бы согласилась на что угодно, лишь бы быть рядом с ним. «Если я и это переживу, — с невеселой усмешкой подумала я, — значит, человеческого во мне совсем не осталось».
Однако ему быстро надоело играть в былую любовь. Павел взглянул на часы и поднялся.
— Мне пора, котик, — сказал он, и от того, что он назвал меня этим чужим и таким пошлым в его устах словом, мне стало так тоскливо, что мои душевные страдания дошли до спасительного отупения чувств, я просто фиксировала те или иные слова, не пытаясь их осмыслить. Они скользили по поверхности сознания и казались даже забавными.
Я сварила кофе, ожидая, пока Павел примет душ и оденется, и с улыбкой пристроилась рядом с ним в кресле. Он сделал пару глотков, но видно было, что ему не терпится уйти.
— Ну, что ж… — Взгляд его натолкнулся на мое лицо, и он вдруг удивленно замер. — Эй, с тобой все в порядке? — спросил он.
— Да, — пожала я плечами. — А в чем дело?
— Так.., ерунда. А знаешь, у тебя очень неприятный взгляд. Твоему Нику надо крепко подумать, стоит ли подставлять тебе спину.
— Непременно передам ему твои слова, — кивнула я.
— Лучше не стоит, не хочу, чтобы у тебя были неприятности.
— Почему ты не спросишь, с какой стати я с ним? — зачем-то спросила я.
Он засмеялся.
— А мне неинтересно. Хочешь поведать свою историю?
— Обойдусь.
— Слава богу, времени у меня совсем нет, а не выслушать было бы невежливо. Спасибо за кофе. И за все остальное.
Я проводила его до двери.
— Я позвоню, — поспешно сказал он, а я знала, что не позвонит.
— Звони, если будет время и желание, — ответила весело.
Он поцеловал меня и ушел.
Я отправилась в ванную, посмотрела в зеркало, усмехнулась своему отражению и постучала по нему, как стучат в окно.
— Это очень глупо, моя милая, — сказала громко. — Прав был Вадим Георгиевич. Надо знать свое место. А твое место где? Знаешь, конечно, знаешь. Так что перестань валять дурака, святые чувства не для нас, грешных.
Я торопливо отвернулась от своего отражения и запела песню кубинских партизан, воодушевляясь все больше и больше, и под конец уже так орала, что соседи, не будь они приучены к моим выкрутасам, принялись бы стучать по батарее. Я маршировала по комнате, высоко вскидывая ноги, повторяя один куплет в восьмой или девятый раз, и чувствовала, как боль уходит. А потом долго сидела у окна, наблюдая за возней ребятишек во дворе. Собралась и пошла к Виссариону.
— Что это у тебя такой вид, точно на тебе
— Черти — предрассудок.
— Ну, не скажи. Иногда я их вижу так же ясно, как ты мою старую рожу.
— Ну, так это после литра водки. Я, бывает, тогда не только их вижу, но и вполне дружески с ними беседую. Ведут себя прилично, не гадят, матом не ругаются…
— Где ж ты таких чертей встречала? — усмехнулся Виссарион.
— Надо знать, что пить, тогда даже гости из преисподней будут вести себя интеллигентно. Ты мне вот что скажи — на свете счастье есть?
— Нет. Но есть покой и воля. А у тебя свобода ограничена и в душе полный кавардак.
— А как с этим бороться?
— Медитировать, — пожал плечами Виссарион. — Посиди в тишине, подумай о боге.
— И что?
— Что-нибудь да высидишь. Ты влюбилась, что ли? — после паузы додумался спросить он.
— Неужели заметно?
— Заметно. О счастье заговорила — это большой прогресс. Сколько лет тебя знаю, все зубы скалишь…
— Что ж мне еще остается, если в душе-то кавардак? — хихикнула я.
— Радоваться надо, что сподобил господь, — глубокомысленно изрек он.
— Туго у меня с радостью, Виссарион, — со вздохом ответила я.
— Что, парень никудышный?
— Не парень, я.
— Это ты брось. И тому, кто тебе внушил такие мысли, плюнь в физиономию. А парень твой дурак, если не разглядел, что ты есть такое на самом деле. Что хоть за тип, очень мне интересно?
— Ты его не знаешь.
— Да? Ну, ладно, придет время, познакомишь.
— Непременно, — вздохнула я и перебралась к роялю.
Посетителей было немного, и я могла сколько угодно предаваться меланхолии. Виссарион время от времени поглядывал на меня из-под очков и хмурился. Должно быть, мой сегодняшний репертуар не пришелся ему по душе, а может, была иная причина.
На следующий день я задержалась на работе, чтобы, не заходя домой, сразу же отправиться к Виссариону. Машки не было, и выходило, что податься не к кому, а родная квартира вызывала стойкое отвращение. Я даже подумала: может, нам с команданте окончательно перебраться к Виссариону? Могли бы жить в подсобке, истинные революционеры неприхотливы. Кафе еще не открылось, и, за неимением слушателей, я решила не музицировать, а вымыть окна, чтобы принести пользу заведению и своей душе, ведь общеизвестно, что труд облагораживает.
Я мыла окно, весело распевая, когда у меня зазвонил мобильный, и едва не свалилась с подоконника, потому что звонил Павел.
— Юлька? — услышала я, и сердце, как ему и положено, замерло в блаженной истоме, в горле пересохло, и некоторое время я не в состоянии была ответить, а когда наконец обрела голос, звучал он, точно у пьяной.
— Салют, — прохрипела я и мысленно выругалась.
— Чем занимаешься?
— Трудотерапией.
— Мне такое слово ни в жизнь не выговорить, — хихикнул он, и я с удивлением поняла, что Павел волнуется. — Объясни, ради бога, что за штука такая?