Та, что стала Солнцем
Шрифт:
Монахи, заметив упорного ребенка, удвоили свои усилия, стараясь прогнать ее. Когда их вопли не подействовали, они стали ее проклинать, когда проклятия не дали результата, они ее избили. Она все это вытерпела. Ее тело превратилось в раковину моллюска, прилипшего к камню, к жизни. Она держалась. Больше ей ничего не оставалось делать.
На четвертый день к вечеру появился новый монах и остановился над девочкой. Этот монах носил красные одежды с золотой вышивкой по подолу и на швах, у него был вид человека, облеченного властью. Он был еще не старым, но его щеки уже обвисли. В остром взгляде не было доброжелательности, но было нечто другое, что сразу же узнала девочка: интерес.
– Проклятье, маленький брат, да ты упрямый, – произнес этот
Она простояла на коленях четыре дня, ничего не ела и пила только дождевую воду. Теперь она собрала свои последние силы. И мальчик, который прежде был второй дочерью семьи Чжу, произнес так четко, чтобы услышали Небеса:
– Меня зовут Чжу Чонба.
2
Новый послушник Чжу Чонба проснулась от звука глухого удара, проникающего так глубоко, что ей показалось, будто он раздался внутри ее собственного тела. Не успела она испугаться, как звук раздался снова, и ему ответил чистый звон такой силы, что эхом отозвался в ее костях. За бумажными окнами спальни вспыхнул свет. Вокруг нее двигались тела: мальчики, уже в штанах и нижних сорочках, надевали поверх короткие крестьянские нижние рубахи, набрасывали серые монастырские одежды с широкими рукавами и бежали к двери. Шлепая сандалиями из соломы, толпа мальчишек вынырнула из комнаты, как косяк рыб с лысыми головами. Чжу бежала сзади, путаясь ногами в полах длинной одежды. Чтобы быть Чонбой, ей нужно было бегать так же быстро, как бегал бы он, думать быстрее, чем думал бы он, выглядеть так же, как выглядел бы он. Она была меньше ростом, чем мальчики, но во всем остальном просторная одежда делала ее неотличимой от них. Она потрогала свою недавно обритую голову. Ее волосы превратились в короткий ворс, похожий на жесткую щетку, к которой пальцам было неприятно прикасаться.
Пока они бежали, их тяжелое дыхание и шлепающие подошвы вносили собственную музыку в бой барабана. Озираясь на бегу, Чжу подумала, что если бы она вознеслась в Небесное царство Нефритового императора, то оно не показалось бы ей более странным. Они пересекали темный внутренний двор. Впереди возвышался храм с темными балками, свет лился из фонарей под золочеными свесами крыши. За ними в темноту уходили ступени лестницы. В отсутствие яркого дневного света монастырь казался бесконечным миром, навечно исчезнувшим в вышине темной горы.
Мальчики присоединились к очереди монахов, поднимающихся по лестнице в храм. Чжу оглянуться не успела, как они уже вошли в него: монахи во главе очереди расходились направо и налево, каждый находил предназначенное ему место и садился, скрестив ноги. Чжу, идущая последней, увидела перед собой уже заполненный зал: монахи сидели рядами, на равном расстоянии друг от друга, неподвижные, как статуи в древней гробнице.
Барабанный бой прекратился. Еще раз прозвонил колокол и умолк. Переход от спешки к неподвижности потрясал так же, как все, что происходило до этого. Тишина была настолько абсолютной, что, когда наконец раздался голос, слова показались чужими и непонятными. Это был голос того монаха в красной одежде, который впустил Чжу. Он нараспев читал молитву. Его припухшие веки были круглыми, как крылья жука; щеки ввалились. Его лицо должно было выглядеть вялым. Но оно обрело весомость и силу валуна, застывшего в вышине над ними. Завороженная, Чжу едва дышала. Через мгновение монах перестал петь, и другие голоса подхватили молитву – тихие, звенящие мужские голоса заполнили даже этот огромный зал. А затем снова прозвучал удар о доску, и прозвенел колокол, и монахи вместе с новыми послушниками вскочили и все, как один, выбежали из храма, а последней, спотыкаясь, выбежала Чжу.
Зловоние оповестило ее о месте следующей остановки раньше, чем она его увидела. Хоть Чжу и была девочкой, но родилась крестьянкой и не страдала излишней стыдливостью. Тем не менее вид монахов и послушников, одновременно мочащихся и испражняющихся, ее шокировал.
Последний край серой одежды как раз исчезал в дверном проеме. Запах вновь предупредил ее, что это за место, но был несравненно более приятным. Еда. Больше ни о чем не успев подумать, Чжу бросилась внутрь – но тут ее схватили за воротник и выдернули обратно.
– Послушник! Разве ты не слышал колокола? Ты опоздал. – Монах грозил Чжу бамбуковой палкой, и сердце ее упало. За дверью она видела длинную комнату, где другие монахи и послушники сидели на подушках, каждый за отдельным столиком. Другой монах ставил перед ними миски. У нее закололо в желудке. Она вдруг испугалась, что ей не дадут поесть, и эта мысль так ужаснула ее, что затмила даже страх.
– Должно быть, ты новенький. Прими наказание или не поешь, – резко бросил монах. – Что выбираешь?
Чжу уставилась на него. Она никогда еще не слышала такого глупого вопроса.
– Ну?
Она вытянула руки; монах ударил по ним палкой; она бросилась внутрь, задыхаясь, и почти упала на подушку перед пустым столиком рядом с ближайшим послушником. Перед ней поставили миску. Она набросилась на еду. Еда была лучшей из всего, что она когда-либо пробовала; она думала, что никогда не насытится. Плотный ячмень и кислые листья горчицы и редис, тушенный в сладкой перебродившей подливке из бобов с лапшой: каждый глоток был откровением. Как только она все съела, прислуживающий монах налил в ее миску воды. Подражая другим монахам, Чжу выпила воду залпом и вытерла миску подолом своего халата. Монах снова обошел их и собрал миски. Весь процесс еды и мытья мисок занял меньше времени, чем уходит на то, чтобы вскипятить котелок воды для чая. Потом взрослые монахи поднялись и, громко топая, поспешно куда-то отправились, вероятно, чтобы снова сидеть и молчать.
Поднимаясь с места вместе с другими послушниками, Чжу почувствовала незнакомую прежде боль в животе. Только через несколько секунд она поняла, что это за боль. «Он полный», – подумала она с изумлением. И в первый раз после ухода из деревни Чжонли, в первый раз после того, как отец предложил ее бандитам и она узнала истинное значение слова «небытие», она поверила, что сможет выжить.
Послушники, от маленьких мальчиков до взрослых, почти двадцатилетних мужчин, разделились на группы по возрасту. Чжу поспешно поднималась по одному каменному лестничному пролету за другим позади самых младших. Пар шел у нее изо рта и был виден на фоне холодного синего рассвета. Склон горы, покрытый чащей зеленых растений, вздымался рядом с ними. Чжу ощущала его вкус на языке: густой, пьянящий, пенистый вкус жизни и разложения, не похожий ни на что знакомое ей раньше.
Откуда-то издалека, снизу, донесся ритмичный стук по дереву, потом звон колокола. Теперь, когда света стало достаточно, Чжу видела, что монастырь представляет собой ряд террас, вырезанных в склоне горы, и каждая терраса застроена деревянными домами с зелеными крышами, с дворами и лабиринтом узких дорожек между ними. Из темных расселин доносился запах ладана. В одной расселине она мельком увидела груду ярких плодов, окруженную толпой белых фигур. Опять монахи. Но не успела эта мысль сформироваться в ее голове, как что-то холодное погладило ее по бритой голове.
Сердце ее заколотилось, и она пустилась бежать, еще не успев осознать этого: вверх, прочь от того темного места. К ее облегчению, через несколько секунд послушники добрались до места назначения на одной из самых верхних террас. Они сбросили сандалии и вошли в длинную, полную воздуха комнату. Зарешеченные окна вдоль одной стены были распахнуты, из них открывался вид на тщательно ухоженные поля в долине под ними. Внутри стояло около дюжины низких столов на темном деревянном полу, так отполированном ногами за многие века, что Чжу подошвами босых ног чувствовала только гладкую прохладу.