Та сторона, где ветер
Шрифт:
Иван Сергеевич отпустил Ильку, и он сунулся между Генкой и Владиком.
– Владик, а ты получил письмо про фламинго? – начал он без всяких предисловий. – Я целый лист написал.
– Ничего я не получил, – сказал Владик, серьезно разглядывая Ильку. – А ты почему такой длинный? Папа, ты говорил, Илька маленький, а он, смотри, мне до уха. Ну-ка, встань рядом.
– А вы похожи, – сказал Генка. – Правда, похожи. Будто братья!
– Ни капельки мы не похожи! – вдруг взъелся Илька и отскочил от Владика. – Врешь и язык не мозолишь!
– Козел! –
– Может быть, домой двинем? А, пираты? – спросил Владькин отец.
– Здрасте, Иван Сергеевич! – спохватился Генка.
– Пап, а Гена меня не узнал, – важно сказал Владик.
– Это сначала, – объяснил Генка.
Теперь ему казалось, что Владик не так уж изменился. Только стал будто помладше. И веселее. Не было в нем прежней сдержанности и готовности вскинуть, как щит, свое гневное: «Я сам!» Что ж, это понятно.
Однако Генке показалось, что Ивана Сергеевича огорчили Владькины слова.
– Тут, наверно, одежда виновата, – сказал Генка. – Я Владьку в черном запомнил. Весь он какой-то черный был. Не то что сейчас.
Сейчас на Владике были короткие синие штаны и удивительно пестрая рубашка навыпуск. Яркие пятна и клетки перемешивались на ней так, что в глазах мелькало.
– У меня еще мексиканская шляпа была! – весело похвастался Владик. – Ветер унес ее из вагона. Из окна. Проводница радовалась до упаду.
– Эх!.. – горестно произнес Илька.
А Владик опять посерьезнел. Они обогнали Ивана Сергеевича с Илькой, и тогда Владик сказал вполголоса, но жестко и упрямо:
– Я черный цвет ненавижу. Тогда мне было все равно, а сейчас на черное смотреть не могу… Черное – как слепота.
– Я понимаю, – откликнулся Генка.
Он в самом деле понимал. Он вспомнил чердак, похожий на корабль, и косые нити дождя в окне. И еще – Владькины слова, как он, маленький, гонялся за разбойником ветром.
А Владик вдруг улыбнулся чуть виновато, обогнал Генку на полшага, заглянул в лицо.
– Я сейчас уже почти привык, – тихонько сказал он. – А сначала я как сумасшедший был. Все смотрю, смотрю, просто понять не мог, откуда на земле столько… ну, вещей разных. И красок. Уставлюсь на какой-нибудь камень и пятнышки целый час разглядываю. Или прожилки у листа. Или пестрое платье увижу на ком-нибудь и давай краски считать. Смешно, да?
И конечно, было вовсе не смешно. Скорее, наоборот. Но Генке стало весело. Потому что опять, как раньше, Владька открывал ему свои секреты. Чуть застенчивый, но доверчивый Владька.
Они вышли на улицу, по которой полосой прошелся ливень. Асфальт был темно-фиолетовый, и в нем, опрокинувшись, стояли размытые отражения кленов.
Струи дождя смыли с тротуаров пыль и мусор, но не смогли смыть начерченные мелом клетки «классов». Владик разбежался и запрыгал на одной ноге из квадрата в квадрат. Он четко проделывал какие-то сложные комбинации, выбивая подошвой
Генка засмеялся. Сам он, пожалуй, не стал бы так легкомысленно скакать на виду у прохожих.
– Эй, народ! – окликнул Иван Сергеевич. – Вы веселитесь, а Илька вдруг загрустил. Почему – не знаете?
– Ой, знаю! – спохватился Генка. – Он из дома без спросу рванул, чтобы вас встречать, и теперь боится нахлобучки.
– Сам ты боишься! – уныло огрызнулся Илька.
– Стойте, люди! – забеспокоился Иван Сергеевич. – Так же нельзя. Мы должны немедленно идти и принять на себя все громы и молнии. А то они падут на эту невинную голову. Идем, Владик? Это по пути.
Илька радостно завертел невинной головой.
Илькина мать встретила гостей весело. Видно было, что по-настоящему обрадовалась. Но на Ильку взглянула холодно.
– Ну ма… – протянул Илька.
– Ты мне хочешь что-то сказать?
– Ты сердишься, да?
– А ты как думаешь?
– Ну я же оставил записку…
– И что из того?
– Я же написал: «Не сердись».
– Ты написал «нисирдись». Всё вместе и везде «и». После этого я не должна сердиться? Грамотей!
– Ну мам… – тихонько сказал Илька и потерся щекой о мамин локоть. Как котенок.
– Тамара Васильевна, мы просим о помиловании этого грешника, – вмешался Иван Сергеевич. – Мы специально зашли.
– И напрасно, – откликнулась она. – То есть просить решили напрасно. Этот подлиза и сам все выпросит… Иди поставь чайник, горюшко.
Счастливый Илька умчался на кухню, и там сразу что-то загремело.
– Чудовище, а не ребенок! – жалобно сказала Тамара Васильевна. – Господи, когда он вырастет? Был бы такой, как Гена, – совсем другое дело.
Генка пожал плечами. Он не видел особой разницы. К тому же, по словам бабушки, маленький он был «не ребенок, а одна радость», а теперь «бес проклятущий».
– … или такой, как Владик, – продолжала Тамара Васильевна. – Наверно, Владику не пришло бы в голову устраивать в ванной кукольный театр с настоящим морем и бурей…
– Не знаю, – скромно сказал Владик. – Я еще не жил в квартире с ванной. Папа ее без меня получил.
– Владик умный ребенок, – вмешался Иван Сергеевич. – Не прыгает, не скачет, ни с кем не спорит. Под вагоны тоже не лазит…
– Не стыдно ябедничать? – спросил Владик.
Он держался спокойно и свободно, будто много раз бывал у Ильки.
И Тамара Васильевна говорила с ним как со знакомым, не расспрашивала, не разглядывала. А она ведь первый раз в жизни видела Владика.
А Генка чувствовал себя не очень хорошо. Не привык он бывать в компании взрослых чужих людей. Ну, Ивана Сергеевича он почти не стеснялся, а Илькиной матери побаивался.
Генка скользнул в кухню. На газовой плите булькал и плевался чайник. Илька, взгромоздившись на стул, навис над чайником, будто коршун над кроликом.