Табак

Димов Димитр

По лицу Лукана промелькнула легкая усмешка.

– Я сообщу ему о решении штаба, – сказал майор. – А ты ступай скажи ребятам, что он снова будет командовать ими.

VII

В жаркий июльский день по извилистому пыльному шоссе, которое бежало рядом с руслом мутной глинисто-желтой ленивой реки, ползла длинная вереница тягачей и бронетранспортеров части, направлявшейся в Беломорье. Монотонно и надоедливо ревели моторы, гусеницы тягачей поднимали густые клубы белой известковой пыли, которая окутывала всю колонну, а резиновые шипы противотанковых орудий глухо хрипели под тяжестью придавившей их стали. На платформах тягачей, расположившись на снарядных ящиках и у зенитных пулеметов,

сидели солдаты в побелевших от мелкой пыли касках, в шортах и летних гимнастерках. Все проклинали жару, перебрасывались непристойными казарменными прибаутками и, чтобы освежить рот, время от времени отпивали из манерок противную, теплую воду. Воинскую часть перебрасывали на побережье, чтобы усилить береговую охрану на случай возможного десанта с моря.

Во главе колонны ехали командир части – полный, еще молодой подполковник с дерзкими синими глазами и его адъютант – стройный поручик с холеными руками и черными усиками.

Командир с бранью выплюнул набившуюся в рот пыль, которая скрипела на зубах. Уже более двух часов впереди маячила какая-то дурацкая легковая машина, упрямо двигавшаяся с той же скоростью, что и колонна. Когда подполковник придерживал колонну, машина тоже сбавляла ход, когда же он пытался ее обогнать, она вырывалась вперед. Можно было подумать, что идиот, управлявший машиной, считал своей единственной целью битком набить рот, нос и легкие подполковника пылью. В конце концов подполковник потерял терпение, побагровел и разразился водопадом ругани. Этот поток приличных и неприличных слов означал приблизительно следующее:

– Что это за болваны едут впереди нас?

– Штатские! – ответил адъютант, отирая лицо платочком, смоченным лавандовым одеколоном. Потом уточнил: – В машине едет женщина!.. Весьма изысканная дама.

Но подполковник не расчувствовался, а отпустил по адресу изысканной дамы несколько увесистых, хотя и менее непристойных ругательств. Когда же он немного отвел душу и лицо его приняло свойственный ему кирпичный цвет, он спросил:

– Что это за женщина?

– Супруга генерального директора «Никотианы», – ответил поручик.

– Без мужа? – проурчал подполковник с внезапно пробудившимся интересом.

Адъютант, хорошо знавший своего начальника, подумал: «Тут у тебя найдет коса на камень!.. На такую скотину, как ты, подобная женщина и смотреть не станет!»

– Она едет с супругом, – выразительно подчеркнул поручик, давая понять начальнику, что надо держаться поделикатнее.

– Черт бы их побрал! – проворчал подполковник, – А почему они все время ползут, как вошь, перед нами?

– Потому что боятся.

– Боятся? – Как все забулдыги, которые любят кутить, ругаться и обольщать женщин, подполковник не знал, что такое страх. Он спросил с удивлением: – А чего же они боятся?

– Нападения партизан.

И адъютант рассказал начальнику, как год назад в это же время отряд прославленного Динко напал на станцию, к которой подъезжал па своей машине генеральный директор «Никотианы».

Подполковник молча выслушал поручика. Вот уже год, как ему все чаще и чаще не давало покоя смутное предчувствие, что надвигается нечто неизбежное и хаотичное.

– А что с тем письмом? – неожиданно спросил он.

– С каким письмом?

– Из штаба дивизии. В котором запрашивают имена неблагонадежных.

– Мы еще не ответили.

– Ответишь, что неблагонадежных нет! В нашей части нет неблагонадежных! Понял?

– Так точно, господин подполковник, – отчеканил адъютант.

А сам подумал: «Ну и пройдоха! Спасает свою шкуру – к коммунистам подлизывается». Впрочем, адъютант был доволен, что служит в противотанковой части, которую никогда не бросят в бой против партизан – ведь у тех танков не было.

Ирина сидела в маленьком, неудобном автомобиле. Борис предпочел его лимузину, в котором они ездили из Софии в Чамкорию, хотя путь до Каваллы был длинный и утомительный. В этом стареньком, облупленном и дребезжащем

автомобиле обычно разъезжали мелкие служащие фирмы – кассиры или бухгалтеры провинциальных отделений. Но Борис выбрал именно эту машину, чтобы не привлекать внимания тех, кого он смертельно боялся. А Ирина понимала все это, понимала также, почему они дождались противотанковой колонны и потом упорно двигались впереди нее; она испытывала тайное и глубокое презрение к малодушию Бориса, но молчала и лишь в душе насмехалась над ним с терпением человека, уже неуязвимого. Она согласилась поехать с ним в Беломорье, ибо знала, что без нее ему не справиться с делом; кроме того, ей хотелось развеять скуку, одолевавшую ее в Чамкории, и забыть безобразные, обугленные софийские развалины. Но езда в скверном автомобиле но адской жаре оказалась неприятной – гораздо более неприятной, чем она могла предположить, и теперь Ирина с сожалением вспоминала о печальных соснах Чамкории и мерцающих над ними холодных звездах. Но поскольку о возвращении нечего было и думать, она попыталась представить себе остров Тасос по тем слащавым и пошлым описаниям, которые читала в газетах. Однако вскоре она перестала думать о чем бы то ни было и впала в какое-то оцепенение, сделавшись нечувствительной ко всему, что в другое время могло бы ее раздражать. Она без злобы выносила и присутствие Бориса, от которого несло коньяком, и изнурительную тряску в неудобной машине, и палящий зной. Привыкнув сдерживать злость и раздражение, она сохраняла спокойствие, и красота ее даже теперь излучала утонченную чувственность. Для защиты от пыли она обвила голову тонкой вуалью из бледно-лилового шелка, под которой ее смуглая кожа казалась еще более гладкой, а глаза – еще более темными. Она похудела – благодаря диете и ежедневной гимнастике – и теперь приобрела вид женщины, у которой нет никаких иных забот, кроме ухода за своей красотой. Но в уголках ее губ появились крошечные морщинки – признак сдерживаемой досады и неудовлетворенности, которые точили ей душу.

Золотисто-карие глаза ее бесстрастно смотрели на красочное ущелье – беспорядочно нагроможденные острозубые разноцветные скалы, голые осыпи, испещренные темно-зелеными пятнами кустарников, и кобальтово-синее небо, на котором вырисовывались очертания горной цени Пирина с огромным конусом Эл-Тепе. Солнце палило, и воздух был сух, хотя в него уже проникали влажные струи – далекое дыхание Эгейского моря.

– Этому ущелью конца не видно, – пробормотал Борис, стирая платком пот со лба.

Ирина хладнокровно съязвила:

– Потому что мы еле движемся.

От жары он стал раздражительным и огрызнулся:

– Что ты этим хочешь сказать?

– Только то, что ты стал трусом.

– А как бы ты поступила на моем месте?

– Да хотя бы попыталась это скрыть.

– Скрыть!.. – Борис подыскивал колкость. – Как и многое другое?

А Ирина ответила бесстыдно:

– Да.

Борис готов был вспылить и обругать ее, как она того заслуживала, но тут же представил себе ее ледяную бесчувственность ночью, когда его начнут одолевать кошмары и она будет ему особенно нужна. Если Ирина была не в духе, никакие мольбы не могли склонить ее остаться в одной комнате с Борисом, и тогда ночные кошмары терзали его до умопомрачения. Поэтому вместо того, чтобы рассердиться, он начал философствовать:

– Признаюсь, нервы у меня не в порядке! Но я принес их в жертву великой цели. Укажи мне какое-нибудь предприятие, которое выросло бы так, как выросла «Никотиана»… Нет такого, правда? «Никотиана» – мой триумф в жизненной борьбе. Я стал чемпионом… Неважно, что я могу умереть перед финишем, как марафонский бегун.

Встречный ветер уносил его слова, так что Ирина слышала только обрывки фраз. Борис умолк, надеясь, что выспреннее и неуместное сравнение растрогает ее и вернет им хоть часть того прошлого, которое он сам разрушил. Алкоголь и Ирина были его единственным спасением от кошмарных ночных призраков. Стоило ему увидеть, что она спит рядом с ним, и он успокаивался.