Табак

Димов Димитр

Окончательно уничтоженная, Ирина поняла, что ей остается только уйти, но Павел остановил ее:

– Что вы собираетесь делать?

Она глухо ответила:

– Не знаю.

– Деньги у вас есть?

– Деньги?

Она непонимающе смотрела на него.

– Ну да, деньги… Ведь без денег вам не прожить.

– Есть, – машинально ответила она.

У нее были в заграничных банках огромные суммы – грязные деньги, которые она выжимала из Бориса и фон. Гайера. Но на что ей были сейчас эти деньги? Чтобы продолжать свое паразитическое существование в каком-нибудь швейцарском городке, потерять человеческий облик, а под старость, когда тело увянет и сладострастие превратится в болезненную извращенность, нанимать любовников по примеру госпожи Спиридоновой? Сейчас она

с радостью отдала бы все, что имела, за одно лишь теплое слово этого человека, только за то, чтобы он ничего не знал про анонимные письма. Ои стал ей что-то говорить. Теплые слова?… Нет, его голос звучал холодно, с резкими металлическими интонациями, полными враждебности и скрытого презрения, сухо и наставительно. Павел говорил ей об общественном долге, о труде, о возможности получить место врача на заводе.

Ирина перебила его вопросом:

– Вы можете выхлопотать мне заграничный паспорт?

Павел удивленно взглянул на нее и ответил:

– Нет, об этом не может быть и речи.

– У меня большие вклады за границей, – хвастливо заметила она. – Я могу хорошо отблагодарить вас.

Он опять взглянул на нее, пораженный и возмущенный ее словами. А она в исступлении следила за выражением его лица. Хорошо!.. Пусть испытает отвращение к ее продажности, пусть убедится, что все правда, пусть видит, что она гнусный и жалкий червяк, извивающийся в развалинах погибающего мира!.. Очень хорошо!.. Она стала поносить партию и коммунистов, как простая баба, жена какого-нибудь полуграмотного, разжившегося за войну лавочника, у которого конфискуют припрятанные товары. Затем она снова начала уговаривать Павла достать ей паспорт, спрашивала, каким образом можно переправить за границу драгоценности, обращалась к нему с наивными, по обидными предложениями пуститься на хитрости, оскорбляя его достоинство и партийную честь. Возможно, что он или кто-нибудь из его товарищей поедет за границу… Как, неужели нельзя это устроить? Ведь когда имеешь дипломатический или служебный паспорт, багаж по проверяют.

Сначала он только смотрел на нее, пораженный, потом рассмеялся, и, наконец, в глазах его сверкнул гнев.

– Перестаньте! – сказал он. – Вы не в своем уме.

– Я вполне нормальна.

– Вы говорите вздор!..

– Нет, я вам предлагаю разумную сделку.

Он пришел в негодование.

– Сию минуту выйдите из моей комнаты! – приказал он.

– Ишь ты! С каких пор эта комната стала вашей?

Павел испытующе оглядел ее, словно усомнился на миг, в здравом ли она уме. А она исподтишка следила за ним лихорадочными, расширившимися от нервного срыва глазами… Прекрасно!.. Еще немного, и он возненавидит ее до омерзения, еще немного, и он будет презирать ее, как последнюю, бесстыжую шлюху. Ей будет легче, когда станет ясно, что любовь ее безнадежна, что путь к этому человеку закрыт, что ей нечего больше ждать от жизни!.. Л затем – небытие, забвение, бесконечность вне времени, материи и пространства, вечный покой смерти, во мраке которой замирает трепет каждой жизни… И сейчас она сознательно, активно стремилась к этому покою, к этому мраку, в который Костов, бесполезный обломок прошлого, сегодня проложил себе дорогу револьверным выстрелом.

Вдруг Ирина заметила, что гнев исчез с лица Павла, уступив место сосредоточенной озабоченности. Произошло невероятное – он взял ее за руку, а в его острых, пронзительных глазах, умевших проникать в душу человека, светилось любопытство, упорное желанно что-то выяснить. Что это, подумала она, холодное сочувствие к вдове ненавистного брата или неожиданный, мучительный шаг назад?… Нет, этого она не допустит!.. И в тумане душевных мук и нервного потрясения Ирина расслышала вопрос:

– Вы знакомы с фрейлейн Дитрих?

– Да! – солгала она в порыве исступления. – Я часто приглашала ее на чашку чая.

В глазах Павла сверкнул хитрый, торжествующий огонь.

– Вы снабжали ее какой-нибудь информацией? – продолжал он.

– Да! – яростно выкрикнула Ирина. – Я сообщала ей обо всем!.. О слухах при дворе, о собраниях англофилов, о заигрывании Бориса с Отечественным фронтом… Обо всем, обо всем!..

– Вы

знали, кто она такая?

– Знала… Агент гестапо.

– А вы предвидели, к чему это поведет, если мы придем к власти и узнаем все это?

– Да… Арестуйте меня, предайте Народному суду.

Он неожиданно рассмеялся, но не жестоко, а с оттенком теплоты.

– Весь архив фрейлейн Дитрих в наших руках, – сказал он.

– Вот видите! – Ирина дико, болезненно наслаждалась уверенностью, что наконец-то ей удалось обмануть его. – Значит, у вас есть доказательства… Арестуйте меня, чего вы ждете?

И в этот миг она без чувств упала ему на руки.

Павел вызвал по телефону Лилу. Минут через десять она приехала на служебной машине с личной охраной из двух человек, которые остались па первом этаже. Лила была в простом платье из черной шерстяной ткани. Ее русые волосы были уложены па затылке красивым, по чуть небрежным узлом. На лице, не знающем косметики, еще сохранился бронзовый загар, которым его покрыло солнце в горах юга. Светлые глаза смотрели проницательно и спокойно. Лилу можно было назвать очень красивой, но несколько холодной женщиной. Такое впечатление складывалось у мужчин, когда они узнавали про ее партизанское прошлое и высокий пост, который она занимала теперь. Ни один человек не осмелился бы взглянуть па нее так, как он смотрел на любую другую красивую женщину.

Павел встретил ее в коридоре.

– Что стало с захваченным архивом гестапо? Милиция разобралась в нем? – спросила Лила.

– Да. Фрейлейн Дитрих в одном из своих докладов упоминает, что Ирина очень мешала ей… гнала ее с порога, как чумную… Дитрих подозревала о заигрываниях «Никотианы» с Отечественным фронтом и даже обвиняла Ирину в посредничестве…

– Вот видишь? – с торжеством перебила Лила.

– Что вижу?

– Что Ирина не замешана в антинародных делах.

– Давай тогда причислим ее к деятельницам Сопротивления!

Лила рассмеялась, но в ее смехе сквозило сочувствие к Ирине. Шутки Павла помогали ей отдыхать после часов напряженной работы, бесконечных заседаний с говорливыми и не внушающими доверия союзниками Отечественного фронта.

Когда Ирина открыла глаза, она увидела, что лежит в постели, а возле нее стоят Павел, ее служанка и подполковник Данкин, белокурые вихры которого цветом напоминали кукурузный початок. Немного погодя откуда-то появился еще один человек в офицерской форме и пилотке, на которой поблескивала красная звездочка. В руках у него был шприц, и он сделал Ирине укол в руку. Потом положил шприц на стол и дал знак остальным отойти. По красной звездочке и погонам медицинской службы Ирина догадалась, что перед нею, вероятно, военный врач партизанской группы, штаб которой расположился на первом этаже. Лицо у него было темно-шоколадного цвета, с выдающимися скулами и чуть раскосыми миндалевидными глазами. Это было необычное лицо, и оно показалось Ирине знакомым. Где она видела этого человека? Она тщетно напрягала память и, ничего не вспомнив, решила, что ей показалось.

– Что со мной было? – прошептала она.

Партизанский врач ответил:

– Обморок, как результат сильного волнения, и нервная лихорадка. Не беспокойтесь, все пройдет.

– Сейчас мне лучше, – сказала она.

– Я сделал вам укол, чтобы поддержать сердце, а теперь примите успокоительное. Постарайтесь заснуть.

– Да, это хорошо… Дайте мне саридон.

Но в казарменных аптеках не было саридона, и он дал ей другое лекарство – порошок, который развел в стакане воды. Потом врач обратился к находившимся в комнате:

– Больной необходим полный покой.

Служанка и Данкин вышли. Врач посмотрел на Ирину, потом на Павла и Лилу и, видимо, о чем-то догадавшись, добавил шепотом:

– Никаких разговоров!

– Понятно, доктор… Видимо, события на нее повлияли.

– Да, есть от чего расстроиться. Как только она поднимется, отвезите ее к матери.

– Так и сделаем.

Врач направился к двери. Павел подошел к Лиле и тихо сказал:

– Я буду ждать тебя в своей комнате.

Он вышел вместе с врачом.