Таёжные походы. Рассказы. Часть 1
Шрифт:
Ближе к городу самолет успокоился, и я стал рассматривать леса и болота внизу, кое-где прорезанные узкими, прямыми просеками, визирками. Наконец, под крыльями биплана замелькали домики поселков и деревень. Слева хорошо было видно водохранилище...
Наконец, мы благополучно приземлились, и я с облегчением вздохнул. Все удачно закончилось. Я не только слетал в Онгурены, но и добрался до мыса Покойники, жил там несколько дней, увидел чудесные горы, и молчаливо - громадный Байкал, познакомился со многими людьми, и самое главное, живой и невредимый вернулся назад.
Я ехал
Пока готовил воду, пока ел, солнце спустилось к горизонту, затем сумерки и тишина опустились на залив, на дачный поселок...
Я сел на крыльцо, слушал звонкие птичьи трели, в болотце, в конце залива, и вспоминал свое одиночество в походе, настороженно сосредоточенный Байкал, дикие горы, изрезанные ущельями и каменистыми долинами, с пенными бегущими потоками речек и ручьев.
Мне казалось, что за эти дни я узнал о таежной жизни, что-то новое, интересное и грустное одновременно. Еще, я представлял себе пустынную бурятскую деревню Онгурены. Витя, наверное, сел в засаду на медведя у полу съеденной телушки, а на мысе Покойники, матюхинская жена растопила печку и готовила ужин, изредка тревожно взглядывая в окно, в ожидании мужа, который по неизвестным причинам задерживался... Сумерки надвигались на метеостанцию со стороны гор, оставляя светлое небо, над темно-синей, почти черной водой. Наконец она услышала шум знакомого мотора, и с облегчением вздохнула...
Я тоже вздохнул, поднялся, вошел в дом и, включив свет, который проявил темноту за порогом. Оглянувшись, я ничего уже кроме ночи, не увидел, и осторожно прикрыв дверь, на всякий случай накинул крючок в скобу. Чувство тревоги, срабатывающее на Байкале, прилетело вместе со мной в город, и пройдет еще время, когда инстинктивная осторожность рассеется, исчезнет во мне...
Январь 2003 года. Лондон
СВАИ
Гена неторопясь, шел по лесной дороге, прислушиваясь, вглядываясь, принюхиваясь. Была осень и прохладный, чуть влажный воздух был полон горьковатыми ароматами подопревшей листвы, устилающей дорогу. Дул легкий ветерок, и осиновые листья, разноцветные от желтого до густо красного, остававшиеся ещё на ветках, трепетали от его порывов, как сигнальные флажки и часто не удержавшись, отрывались от ветки, от родного ствола, какое-то время планировали вниз, и, упав на дорогу застывали в мёртвой неподвижности.
Из придорожных кустов, вдруг, шумя
Охотник застыл неподвижно и ждал... Рябчик через какое-то время задвигался, прошел немного вдоль по ветке, а Гена, в это время медленно поднял ружьё, прицелился и плавно, нажал на спуск. Грянул выстрел, эхо заметалось, запутавшись в полуголых стволах, и замерло...
Рябчик пушистым комочком упал под дерево. Гена, заметив место, пошел туда, глядя себе под ноги, чтобы не споткнуться, не доходя несколько метров до лиственницы, остановился, осмотрелся и заметив серый, пушистый комочек перьев, поднял птицу и по чёрной отметине под горлом понял, что это петушок. "Поджарю на костре", - подумал он, и, подвернув головку рябчика под крыло, спрятал в рюкзак...
Свернув с грязной разъезженной дороге, с глубокими колеями, пробитыми грузовиком-вездеходом, он, по мягкой, обсыпанной хвоёй дорожке, пошёл направо, мимо небольшого, пушисто-зелёного сосняка, и вскоре увидел маленькую полянку, заросшую кустами ольхи.
"А я ведь здесь так часто бывал прежде" - подумал он и вспомнил как лет десять назад, он с приятелем Сашей Петровым ночевал здесь под тентом две ночи...
... Была такая же осень, стояла солнечная погода и они, проходив весь день по окрестностям, возвращались к биваку, ели у костра, уклоняясь от струек ароматного, но едкого дыма от осиновых дров, смотрели по сторонам: на заходящее солнце, на темнеющий, стоящий стеной лес, на другой стороне заболоченной лесной долины.
Поужинав, и одевшись потеплее, шли на Сваи - некогда положенный через болотину мост-гать, с высоко торчащими по бокам, полусгнившими столбами-сваями. Потому и место называлось - Сваи.
Выйдя на широкую ровную болотину, расходились подальше и затихали в ожидании заката и утиного вечернего лёта. Кругом было тихо, и каждый плеск или треск ветки был слышен далеко.
... К осени природа словно устаёт от рождений, роста, движения, созревания и замирает. Непотревоженная тишина повисает над лесом, полянами, болотами...
Так было и в тот раз. Только успокоились и задумались каждый о своём, как на том берегу, на котором был бивак, метрах в ста от дымящегося кострища, взлаял-рявкнул самец косули, сердито и раздражённо. Видимо он пришёл на водопой и причуял запах дыма, тонкой струйкой поднимающегося в неподвижном воздухе, от непогасшего костра. Сашка рукой показал Гене направление, и потом развёл руками, словно говоря: "А кто же знал?"
Козёл ещё несколько раз рявкнул: "Гоу! Гоу!", но уже неожиданно далеко- видимо испугался тревожных запахов и убежал.
Постояли ещё несколько минут. Вдруг прямо против Сашки, на полузатопленное бревно прилетел и сел длинноносый вальдшнеп. Гена видел, как Сашка медленно поднял свой зауэр-двустволку, прицелился и выстрелил. Эхо было громогласным, сочным, долгим... Шлёпая резиновыми сапогами по болотистой грязи, Сашка подошёл к убитой птице, поднял её за крыло, показал Гене и вернулся на своё место.