Таганский дневник. Книга 1

Золотухин Валерий Сергеевич

3 сентября 1986

Среда. Мой день.

Концерт прошел потрясающе. Штоколов — это явление выдающееся. Репертуар он сделал для эстрады убойный, а голос красивейший, мы отвыкли от таких голосов в «личном жанре», да он еще научился обращаться с микрофоном, а эта его стать — огромный мужик в белоснежной манишке-жабо, во фрачной паре… и при всем этом улыбка и обаяние ребенка. И совершенно справедливо, что он идет в афише огромными буквами, а все остальные — едва заметными. Меня он похвалил за голос. — У Вас есть многое… такой носовой резонатор и мощный раздув наверх, и музыкальность… У меня вот не хватает… — И я понял, о чем он говорит — не хватает

звука, верхних басовых, трубных звуков, грудного резонатора или носового, черт его знает… — мощей, тех, что требуются для его «веса». Но это все окупается другими достоинствами.

4 сентября 1986

Четверг.

Как-то стыдно-счастливо смотреть на молодых, красивых, загорелых и представлять их в объятиях ночных и любовном занятии, но еще больше одолевает щемящая боль-радость, когда ты видишь двух старых людей, заплывающих вместе до волнореза… И вот он первый одолевает барьер, подъем на скользкий мшистый волнорез, несколько раз перед тем его отталкивало очередной небольшой волной, но вот он-таки влез на волнорез, одной рукой крепко ухватился за впаянный железный поручень, другую руку, такую верную, как поручень, он тянет своей спутнице и помогает ей взобраться на волнорез. И вот они стоят вместе и смотрят в открытое море. Я не понимаю языка, но, кажется, они обсуждают проблему: доплывут ли они до буя и обратно вместе… И я плачу счастливыми слезами за них и думаю, доплывем ли мы вместе с Тамарой до своего волнореза, не отстанет ли кто-нибудь раньше времени, чтоб не стоять одному на таком (своем) волнорезе. И теперь я плачу за нас. Дожить бы… Сережа сегодня получил пятерку, только не помнит, по какому предмету. — Папа, у нас мама болеет. — Да знаю я, сынок, что у нас мама болеет, да что же делать теперь… — У Тамарки температура под 40°.

7 сентября 1986

Воскресенье.

Как же это вот люди работают, работают… днями и ночами пишут, пишут. А у меня — погашены мои заводы — и пр.

Отыграл, слава Богу. И очень шибко доволен собой, особенно последней картиной. На выход в «юбке» были аплодисменты. Был в ТЮЗе на «Недоросле» — ушел. Слушал Безродного, некоторые рассказы-воспоминания о В. Высоцком. Если все подробно записать, подумать, проверить — можно было бы что-то и сочинить, но мало что он помнит, что было бы всеобщим достоянием.

11 сентября 1986

Четверг. № 444.

Суетливая шея душе спокою не несет. Приглашаешь кого ни попадя в театр, клянчишь билеты, выкупаешь их за свой счет и ждешь звонка сутками, боишься от телефона отойти, зачем тебе это нужно, Валерий? Кто тебя за язык тянет все время, может бьггь, людям этим — официанткам, дежурным и пр. — 100 лет не нужен твой театр и ты в том числе!!

Иван сорвал голос и третий спектакль не играл. Но душа изболелась у него, и он пошел смотреть 4-й акт. И, Боже, как он был расстроен и как ругался на всех исполнителей: «Разве можно такое показывать, даже в Куйбышеве». Ему хотелось бы, наверное, чтобы спектакль заменили, а Эфрос со смехом относился к этому… и поставил весь другой состав… и хоть бы что!! Я думаю и «Мизантропа» завтра играть будет второй молодой, и нас не спрашивают, берегут, так сказать.

Я ужасно соскучился по Тамарке, не могу прям… Миленькая моя, как она там, не пила бы хоть…

Конечно, Волга — это вещь!! Почему-то Волга, река, кажется куда мощнее, величественнее для русского человека, чем море, у которого второго берега не видно совсем. То, что по реке туда-сюда ходят часто пароходы, огромные баржи, катера, разные водные транспорта и транспортики, делает ее неотразимой, непререкаемой труженицей… А ведь

какая чистая и просторная гранитная набережная. Сначала, 6-го, город и гостиница не приглянулись мне, нынче я изменил свое мнение, к тому же с погодой повезло, а в Москве — 5–6°…

Я хочу сегодня до «Мизантропа» ни разу не выйти из номера на улицу, просидеть в тюрьме номера, в одиночестве.

На что я надеюсь, на что рассчитываю?! На какой-то случай, на какую-то невероятность. «Стариков» в «Огоньке», вот чего я жду. «Театральный роман» в «Нашем современнике» жду, но понимаю, что вряд ли… художественности не хватает. И ждать больше нечего. А рецензий на Альцеста боюсь.

В «Театральной жизни» ругают «Современник» за «Близнеца». Волчек, особенно, говорят, досталось Шопену. Ну, вот… докатились. У них не было выхода…

Эфрос. Был…

— Какой?

— Не уходить.

Черт его знает. Жалко ребят. Но они так не считают, по-видимому. А мы? Мы в порядке с Мольером? Или главный разбор впереди? Как бы там ни было — «Мизантроп» «правее», а вместе с ним и мы.

13 сентября 1986

Суббота.

Надо бы в церковь сходить, да спим допоздна. «Мизантроп» удался. Чувствовал себя ловко и голос сохранил. Вчера играли вторые и подсчитали, что аплодисментов было вдвое меньше. Я — в форме, благодарю тебя, Господи! Теперь еще сегодня. Тринадцатое число для меня счастливым было всегда, может быть, и сегодня оно меня не подведет.

Господи! Спаси и помилуй, дай сил, легкости и скорости! Одна радость в жизни — игра, сцена. Буду ль счастлив сегодня я после спектакля, что ждет — мука или радость? Хотел бы я на такой набережной пожить, на реку так бы и глядел всю жизнь и забывал бы про болезни жены моей, про несладкую долю ее на земле, любимая моя, слезная жена моя, прости ты меня, дурака… И помоги ты мне сегодня еще и еще раз.

14 сентября 1986

Воскресенье.

Я вчера очень был доволен игрой, лучше, чем 11-го, — самый финал с Селименой невнятно произнес и сыграл, а так… И Селимена — Оля хороша была. Благодарю тебя, Господи! И голос, кажется, цел остался и звучал весь спектакль сильно, звонко и послушно. Теперь осталось три «Вишневых», беседа в Доме актера, на «Шоколадке» и пр.

16 сентября 1986

Вторник.

И сегодня все еще говорю и говорю про Любимова и Эфроса, про «Кузькина» и про «Говори», что видели куски по телеку. И показалось мне, что давно про все это говорил, но мы говорили это, когда нам этого не разрешали… А теперь сказали: — Ребята, говорите. — И ребята бросились наперебой говорить… И говорят, говорят… не слушая никого… А мы с Любимовым про все это так или иначе говорили 20 лет. А теперь мне кажется, что я в «Мизантропе» про то же говорю, про что кричат ребята в «Диктатуре» и в «Говори», только, кажется, текст у меня получше будет.

Был вчера в комнате В. Высоцкого у Севы Ханчина. Там дух Володи. Что может сделать истинно любящее сердце из одного-двух приездов поэта в Куйбышев, там много добра… Он был здесь с Т. Иваненко, а ни одной фотографии ее нигде нет — это может не понравиться Нине Максимовне (нет, Иваненки в К. не было), чей приезд они ждут-нечают, и поныне ненавистно Марине, там ведь дите Володино. А по мне зря они это делают, слово из песни не выкинешь. И тот главный, кто будет писать книгу о В. Высоцком, разве может обойти эту тему, как и тему гражданской войны, которую он переживал как трагедию нации и личную, стало быть, трагедию. Не Великую Отечественную, с ней все более-менее ясно. А вот революция и гражданская война: тут было много крови, которую сердце поэта пропускало через себя.