Таинства Египта. Обряды, традиции, ритуалы

Спенс Льюис

Совершенно очевидно, что за этим следовало символическое рождение священного дитяти. Это был один из древнейших эпизодов в греческих ритуалах. Некоторые из древнейших греческих сакральных танцев иллюстрировали эту аллегорию. Я полагаю, что именно об этом говорит Ориген, когда цитирует слова жреца: «Богиня Бримо родила Бримоса, священного ребенка».

Однако существуют некоторые сомнения относительно этого эпизода. Самое удивительное, что практически идентичный обряд существовал в древней Мексике, где на одном из празднеств символизировалось рождение бога маиса (кукурузы), а предшествовал этому обряд священного бракосочетания.

Я не хочу сказать, что между этими двумя обрядами существует какая-то культурная связь, но их идентичный характер слишком бросается в глаза, чтобы его можно было игнорировать, и эта идентичность может

укрепить наши предположения относительно Элевсина.

Максим Турий предполагает, что такие праздники, как элевсинские, имели под собой сельскохозяйственную подоплеку, и Варто говорит нам, что «в элевсинских таинствах нет ничего, что не было бы связано с зерном». Таким образом, он встал на сторону антропологов, абсолютно игнорируя конечную цель всех этих церемоний, которая, без сомнения, была связана с познаниями тайн загробной жизни. Я подчеркиваю это, потому что всегда существует опасность упустить из виду эту общую черту таинств.

Теперь пора подойти к более подробному рассмотрению обрядовой стороны таинств. Лишение еды, судя по всему, символизировало пост Деметры. Этот обряд прерывался ритуальным поеданием еды из священных закромов – мяса, меда, вина, сыра и пряностей. Судя по всему, этот сундук был сделан из дерева и имел цилиндрическую форму; имелась также специальная корзина (halathos), где хранились одежды Деметры. «Цицероном» называлась чаша, из которой участники таинства пили вино. Пройдя через все эти элементы обряда, участник таинства венчался миртовым венком.

Затем участникам таинства открывались некоторые священные тайны. Темистий (ок. 317–388, греческий философ-перипатетик) упоминает, что, приближаясь к алтарю богини на этом этапе, неофит чувствовал, как его охватывает тревога, он испытывал печаль и сомнение, с трудом находя вход в святилище. Однако, когда иерофант открывал ворота и приподнимал одежды статуи, демонстрируя ее красоту, когда неофит видел великолепный мрамор, освещенный священным светом, все страхи исчезали, и интеллект неофита поднимался на недосягаемую высоту. Вместе с тенями, которые окутывали неофита, он растворялся в свете. Кажется, что все это связано с чем-то большим, чем прояснение видения смертного, и почти наверняка предполагает, что неофит на этой стадии имел возможность первый раз заглянуть в бессмертие.

Теперь мистик должен был перейти либо символически, либо духовно через мир теней, куда спустилась Кора. Поскольку я подробно описывал этот этап таинств в другой главе, здесь нет необходимости снова останавливаться на этом. Из этого места ужаса и мрака мистик попадал в елисейские поля, пронизанные светом, и созерцал там сакральные предметы, которые мы уже описывали. Далее шло обращение жреца, которым и завершались Малые таинства.

Финал эпоптической (созерцательной) стадии таинств известен нам гораздо хуже, однако специалисты сходятся во мнении, что он практически был связан с обрядом, посвященным колосу и зерну. Это единственный обряд, связанный с Большими таинствами Элевсина, который в большей степени касается Диониса, а не Деметры. Мы видим, что большое количество неофитов останавливались, пройдя первую ступень инициации, а вторая ступень начиналась только через год. У нас имеется достаточное количество свидетельств этому. Так, святой Ипполит говорит, что в молчании всем демонстрировался колос пшеницы (или фаллос. – Ред.), и он говорит об этом так смело и с такой уверенностью, что мы вряд ли можем сомневаться в точности его слов. Его свидетельства помогают нам связать элевсинские таинства второй степени с Египтом. Дионис, или Иакхос (Иакх), был богом-покровителем Больших элевсинских таинств, и нет сомнения в том, что миф о его жизни представлял собой основу для высших таинств. Мы уже говорили об этом мифе и отметили его значение. Я не могу усомниться в том, что этот миф был абсолютно идентичен мифу об Осирисе.

Глава 8

ТАИНСТВА ДРУГИХ СТРАН (продолжение)

На данном этапе нашего исследования абсолютно необходимо суммировать то, что было написано покойной Джейн Харрисон об элевсинских таинствах в ее «Вступлении к изучению греческой религии». Она считала их местным, элевсинским вариантом «халоа», или праздника в честь Деметры, Коры (Персефоны) и Диониса по случаю обрезания виноградных лоз и дегустации сделанного из них молодого вина. Великолепие и духовное значение элевсинских таинств связаны с тем, что Афины

восприняли их в чисто политических целях, и с тем, что в какой-то момент они стали ассоциироваться с таинствами Диониса и культа Орфея.

«В целом под таинством понимается обряд, в ходе которого раскрываются определенные сакральные вещи, которые верующий не может видеть, пока не пройдет некоторых обрядов очищения» [14] .

Вслед за принесением сакральных предметов из Элевсина в Афины 15-го числа Бодромиона происходил отбор кандидатов на инициацию. 16-го же числа проводился обряд, известный как «К морю, мистики!» – по зову, которым глашатаи призывали начать обряд очищения. Он означал изгнание зла, и в путешествии длиной в 6 миль каждый мистик брал с собой молодого поросенка, с которым он и совершал купание в море. Мисс Харрисон, цитируя Иоанна Медийца, говорит, что «таинства возникли из отторжения всего нечистого, как эквивалент освящению». И надо сказать, что это гораздо лучшее определение, чем то, которое дала она сама.

14

Возможно, это справедливо в отношении некоторых обрядов, объединенных под названием «таинства», или таинств на сравнительно низкой стадии развития. Однако это определение неприменимо во второй ступени развития таинственных культов из-за мифа, который создается вокруг их обрядов, или из-за нравственных норм, содержащихся в них.

В ночь с 19-го по 20-е процессия совершивших очищение мистиков отправлялась из Афин в Элевсин, неся с собой изображение Иакхоса (Иакха, Диониса), но «далее мы не можем назвать точный порядок совершения различных обрядов инициации».

Затем совершалось подношение мистикам первых фруктов, в частности, они пробовали kykeon – священную брагу, и вручение мистикам некоторых сводов правил, касающихся этих обрядов, что не было «догмой или даже верой», но лишь заявлением о совершенных ритуальных действиях. Из сакральных предметов, взятых из ящика и помещенных в корзину, а затем вновь возвращенных в ящик, «мы не знаем ничего». Подобно сакральным предметам Тесмофории, еще одного праздника (шара, зеркала и конуса), они могли иметь вполне заурядный характер.

«Поздние авторы, описывавшие элевсинские обряды, постоянно употребляют слово «стадия». Затем мисс Харрисон цитирует весьма важные описания Пселла (важность которых она, очевидно, увидела в трудах Тейлора, который также часто ссылается на них): «Таинства о них (демонах), как, например, таинства Элевсина, воспроизводят двойную историю Део, или Деметры, и ее дочери Ферефанты (Персефоны. – Ред.), или Коры. Как и в обрядах инициации, здесь есть и любовные истории, а Афродита морская поднимается из глубины волн. Далее следует обряд бракосочетания Коры. А инициируемые сопровождают его пением: «Я отведал с тамбурина, я испил из цимбалы, я пронес священные предметы, я вошел в комнату молодоженов». Затем они разыгрывают родовые схватки Део. По крайней мере, мы слышим крики Део, и мы видим разлив желчи и приступы боли. Затем появляется существо с ногами козла в знак того, что Зевс сделал с Деметрой. После этого следуют обряды в честь Диониса, появляется гробница, и многочисленные подношения, и посвященные в культ Шабазия, и люди, совершающие обряды в честь Матери, и звенящий очаг Теспротии, и гонг Додоны, и Кочувая и Коичес – две фигуры, олицетворяющие демонов, и после этого со своим танцем вступает Баубо».

Затем, как говорит мисс Харрисон, «разыгрывается сакральная пантомима… где Дионис и другие орфические божества выступают скорее в роли демонов, а не богов. Религия Орфея является таковой в том смысле, что она – поклонение реальным тайнам жизни, а не конкретным богам; это поклонение самой жизни в ее высших тайных проявлениях любви и экстаза». Вот как об этом сказал Мюррей в его «Древней греческой литературе»: «Разум велик, но он – не все. В мире есть вещи, которые находятся за пределами логики и разума, причины эмоций, которые мы не в состоянии выразить, которым мы склонны поклоняться и которые мы считаем самыми драгоценными в жизни. Эти вещи – Бог или его проявления, не волшебные бессмертные существа, но «вещи как таковые», вещи полностью не человеческие и не нравственные, которые вызывают восторг и слезы или разрушают жизнь человека, не теряя при этом своей чистоты». Вот, пожалуй, и все, мисс Харрисон.